Как влияют - или должны влиять - изменения в законодательстве на формирование стратегии риск-менеджмента в российских банках? Почему в России необходимо создать институт мета- или мегарегулятора?
В силу каких причин в нашей стране сбережения населения не трансформируются в капитал развития и, следовательно, наблюдается дефицит «длинных» денег? На эти и другие актуальные вопросы ответил в интервью НБЖ глава Комитета по собственности Госдумы РФ Виктор ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ.
«ГОСУДАРСТВО НЕ ПООЩРЯЕТ ГРАЖДАН К СОЗДАНИЮ СОБСТВЕННЫХ СТАБФОНДОВ»
НБЖ: Виктор Семенович, до сих пор продолжаются дискуссии о том, почему российская экономика так сильно пострадала от последнего мирового финансового кризиса и почему так «неспешно» оправляется от его последствий. Каковы, с вашей точки зрения, главные причины этого?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Причин, на самом деле, огромное количество, я назову только те, которые считаю основными. Во-первых, во всех экономически развитых странах, в «открытых экономиках» есть огромное количество финансовых инструментов, которые позволяют переживать острые периоды волатильности - изменение цен на нефть, недвижимость и т.д. - без драматических потрясений. Россия к моменту наступления мирового финансового кризиса 2007-2009 годов успела стать «открытой экономикой», но этих инструментов не обрела.
Второй момент - диверсификация экономики. Страны, вставшие на этот путь, приложили огромные усилия для того, чтобы ситуация в их экономике не зависела от одного продукта. Один из наглядных тому примеров -Южная Корея, пошедшая по пути «че-болизации», создания монополий на основе взаимодействия частного и государственного капиталов. Через какое-то время, правда, южнокорейские власти поняли, что без малого и среднего бизнеса экономика просто «умрет»: она не будет устойчивой, и любой кризис закончится для нее очень плохо. Поэтому были предприняты усилия для того, чтобы развивать малый и средний бизнес.
НБЖ: Россия тоже их предпринимает.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: В России, скорее, много об этом рассуждают, но сказать, что она на данном пути достигла ощутимых успехов, нельзя.
Итак, отсутствие финансовых инструментов, крупный бизнес - малый бизнес, диверсификация экономики. Еще один немаловажный момент -налоги. В последнее время, правда, об этом почти не говорят, а раньше власти настаивали на том, что у налогов нет регулирующей функции, а есть только фискальная. На самом деле в странах с развитой экономикой подход к этому вопросу совершенно иной. Если налог на конкретную отрасль выше, значит, эта отрасль «де-прессируется», если ниже - значит, она развивается. Для малого бизнеса и для финансовых организаций устанавливаются налоги пониже. Более того - во всех странах с развитой экономикой НДС финансовым организациям возмещается, а у нас он включается в себестоимость, хотя понятно, что в структуре доходов банков или финансовых компаний НДС нет, а в расходах - есть. Получается, что для финорганизаций установлен такой же налоговый режим, как и для экспортеров или строителей.
И последнее, что я бы упомянул в качестве причин, обусловивших «остроту» нашего кризиса. Все время говорят, что у нас есть добывающая и перерабатывающая сферы. Всем экономистам понятно, что в перерабатывающей сфере доля труда выше, чем в добывающей. Хорошо, тогда ответьте мне на вопрос: справедливо ли, что для обеих этих сфер социальный налог установлен на одном и том же уровне? Конечно, нет. Сохраняя принцип общего подхода, мы фактически поражаем в правах обрабатывающую промышленность, хотя все в мире считают, что переработка важнее добычи и чем лучше развита перерабатывающая сфера, тем более развитой является экономика страны.
НБЖ: Вы перечислили факторы, обусловившие то, что Россия так болезненно пережила кризис и так трудно из него выходила. Но это, по-видимому, и уроки, которые экономические и финансовые власти страны должны извлечь из кризиса?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Должны бы извлечь, а вот извлекают ли - другой вопрос. Давайте я приведу вам еще один пример - стабфонд. Все экономически развитые страны формируют государственные стабилизационные фонды, но они также стимулируют создание стабфондов на уровне граждан. Например, в Великобритании 7000 фунтов стерлингов исключаются из налогооблагаемой базы, если человек вложил эти средства в пенсионные, страховые или инвестиционные фонды. Таким образом, у него формируется собственный стабфонд, который «покрывает» четыре основных вида рисков: риск потери трудоспособности, риск потери работы, расходы на обучение детей и пенсия. Это, естественно, «снимает» социальную нагрузку с государства.
НБЖ: А какие последствия это имеет для банковской сферы, если в принципе имеет?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Имеет, и существенные. Вспомним - четыре года назад банки стали активно развивать потреб-кредитование, а молодые люди, только-только «севшие» на зарплату в 2000 долларов, начали «влезать» в ипотеку. Малейшее колебание рынка - и у людей трагедия! Потому что собственных финансовых «запасов» у них не было.
Норма сбережений в России на сегодняшний день такая же, какая была в Сингапуре или в Тайване в период, когда они сделали экономический «скачок». Но в отличие от этих стран у нас отсутствуют инструменты и механизмы, которые трансформировали бы сбережения в накопления.
НБЖ: Но у нас же есть механизм банковских вкладов, разве он не трансформирует сбережения в накопления?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: На мой взгляд, это абсолютная глупость. Один очень известный экономист после долгих дискуссий отказался от убеждения, что главная задача банков - кредитовать экономику. Во всем мире банки - это институты «коротких» денег, а фонды - mutual funds, страховые или пенсионные - институты «длинных» денег. В США совокупный капитал только одного вида фондов - mutual funds -в четыре раза превышает совокупный капитал банков! Гражданин у них имеет возможность открывать и пополнять вклады или инвестировать средства в различные виды фондов в зависимости от своих целей и долгосрочности вложений. Поэтому между банками и фондами возникает конкуренция.
НБЖ: А у нас такой конкуренции явно нет.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: В том и проблема. В России банковский сегмент самый развитый среди сегментов финансового рынка, в то время как в странах с развитой экономикой он занимает только часть финансового рынка. А емкость нашего банковского рынка по отношению к ВВП в два раза ниже, чем аналогичный показатель в развивающихся странах.
НБЖ: В развивающихся странах? А если сравнивать с развитыми странами?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: В 6 раз ниже. Это означает, что у нас весь финансовый сектор - фактически только модель работающего финансового сектора.
НБЖ: А что первично - яйцо или курица: у нас сбережения не трансформируются в пенсионные, страховые и другие фонды, потому что эти фонды так слабо развиты, или, наоборот, фонды так слабо развиты, потому что сбережения не трансформируются по какой-то причине?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Главная проблема в том, что в России нет нормальных механизмов такой трансформации и нет стимулов для того, чтобы гражданин желал этими механизмами пользоваться. То есть виноват не человек - виновато государство. Мы сводим все проблемы к одной - проблеме единого регулирования: единые принципы регулирования или единый регулятор.
НБЖ: Единый регулятор- так ли это плохо?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Совсем неплохо, но это не устранит всех препятствий на пути трансформации сбережений в накопления. Необходимо осознать: на сегодняшний день вся финансовая система у нас слишком затратна. В том числе, из-за одинакового для всех налогообложения. Во всем мире гражданин может сформировать накопления через брокера, купив акции, или через фонды коллективных инвесторов - страховые, пенсионные и т.д. Неважно, через какие, - главное, что они аккумулируют средства граждан и затем уже превращают эти средства в капитал развития. При этом налоги устанавливаются так, что покупка акций через брокеров становится менее эффективным вложением, чем инвестирование средств в страховые или пенсионные фонды. У нас же налогообложение таково, что только идиот будет вкладывать средства в страховые или пенсионные фонды. В результате человек вообще не идет на фондовый рынок. А что он делает?
НБЖ: Открывает депозит.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Нет, покупает квартиру. Депозит он открывает, когда у него сбережений на три рубля, а если денег больше, то, конечно, вкладывает их в недвижимость. Вот почему в Москве по различным оценкам от 30% до 50% жилья куплено не для проживания, а с инвестиционными целями, результатом чего являются запредельные цены на квадратные метры. И это неудивительно, если учесть, что у нас такое категорирование ценных бумаг, что, совершив сделку по их покупке в течение этого года и продав их в течение следующего, я могу оказаться плательщиком налога независимо от того, выиграл я или потерял на продаже акций.
Вот почему - из-за отсутствия механизмов трансформации сбережений в накопления - ничтожный кризис (а к нам мировой кризис пришел именно как ничтожный) так ударил и по экономике, и по финансовой системе.
НБЖ: Даже несмотря на то, что финансовой системе - в частности, ее банковскому сегменту - оказали серьезную господдержку?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: То, что оказали господдержку банкам, нормально. Потому что нравится нам банковская система, или нет, она является кровеносным сосудом экономики.
НБЖ: Вы сказали, что банки по определению - институты «коротких» денег. А наши финансово-кредитные организации постоянно жалуются на отсутствие «длинных» денег. Что же получается: они жалуются на то, чем и не должны располагать?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Да. Понятно, что банки защищают свои интересы, и дай им волю, они бы запретили появление фондов вообще. Но как раз для того и существует государство, чтобы выравнивать интересы участников финансового рынка с точки зрения справедливости и логики развития экономики страны в целом.
«СОЗДАНИЕ МЕГАРЕГУЛЯТОРА ПОЗВОЛИТ УСТРАНИТЬ «РАЗДЕЛИТЕЛЬНЫЕ СТЕНЫ» НА РЫНКЕ»
НБЖ: Мы коснулись темы единого регулятора. Из вашего выступления на одной из конференций можно сделать вывод, что вы как раз являетесь сторонником создания в России мегарегулятора финансового рынка.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Более того, я убежден, что чем дальше, тем критичнее принятие решения о создании такого института. Если придерживаться логики финансовой инженерии (этот термин был введен Анатолием Левенчуком в начале 90-х годов), то следует внимательно отнестись к следующему. В начале 90-х у нас не было никакого финансового рынка, просто не было, поэтому никаких принципов и навыков его регулирования тоже не могло быть.
НБЖ: Но ведь был уже банковский рынок - пусть «полусформированный».
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: И чем он занимался? Предоставлением полутора финансовых услуг - открытием и обслуживанием депозитов, расчетами и чуть-чуть - страхованием. Ценные бумаги, векселя? Ничего этого не было. Биржи? Да боже упаси! Рынки капитала? В государственной экономике их не могло быть. Постепенно все это стало появляться, и правительство начало распределять функции регулирования, а точнее -функции строительства регулирования. Ипотека досталась Госстрою РФ, лизинг - Минпромнауки, товарные биржи -антимонопольному ведомству, фондовый рынок - ФКЦБ, валютные рынки и банковский сектор - Центральному банку, страхование - Минфину, «пенсионка» - Минтруда. Стоит ли теперь удивляться тому, что нарушается базовый принцип институциональных инвесторов - запрет на вложение средств пенсионного фонда в акции учредителя этого фонда? Во всем мире за такие нарушения в тюрьму сажают! Стоит ли удивляться тому, что у нас ипотека - инструмент жилищной политики, тогда как во всем мире это инструмент финансовой политики? Стоит ли удивляться, что Центральный банк и ФКЦБ спорили в свое время, кто должен регулировать фондовый рынок? Хотя во всем мире этот вопрос давно решен: какой бы институт не играл на фондовом рынке, его регулирует тот, кто регулирует данный сегмент финансового рынка. У нас же доходит до абсурда: Центральный банк «оттоптал» себе полномочия по регулированию всех видов деятельности банков, хоть огурцами они будут торговать! Я могу бесконечно приводить примеры такого алогизма, но лучше подведем итог: из-за этого «бардака» у нас правительство сегодня отдельно говорит о стратегии развития банковского сектора, отдельно - о стратегии развития страхового сегмента и т.д. Фондовые биржи так и не объединили, валютные биржи не «прописаны» ни в одном законе и регулируются инструкциями Центрального банка. В результате внутри нашей финансовой системы сумасшедшее количество внутренних издержек, возникающих наполовину из-за бестолковых налогов, наполовину из-за бестолкового регулирования. И тем не менее о финансовом рынке у нас на правительственном уровне не говорят как о едином целом: единственное исключение - заседание правительства в 2005 году. В первый и в последний раз!
НБЖ: Ну, об идее мегарегулятора все-таки говорят. Правда, она похожа на летучий голландец - появляется на горизонте и исчезает.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: И это очень легко объясняется. В США, например, существуют две комиссии, регулирующие один и тот же сегмент финансового рынка.
Все понимают, что их надо объединить, но на практике это очень сложно, потому что комиссии эти создавались двумя комитетами Конгресса. Эти комитеты между собой никогда не договорятся, пока не будет политической воли.
НБЖ: То есть приказа «сверху»?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Да, а что вас так удивляет? В Великобритании единый регулятор финансового рынка появился именно так. Ведомственный эгоизм не позволяет решить данную проблему, это можно сделать только посредством ясно выраженной и четко сформулированной политической воли. В России носители такой воли есть, значит, надо прекратить дискуссии на эту тему и создать комиссию, которая подготовит соответствующий проект.
НБЖ: Но мегарегулятор, по-видимому, будут создавать на базе уже имеющегося государственного института. Кому же могут быть приданы его функции - а точнее, переданы функции других ведомств?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Не имеет значения. Мы хорошо знаем историю единых регуляторов в других странах мира. Можно для начала создать «метарегу-лятор» - координационный орган, который вынуждает всех существующих регуляторов каждый свой шаг согласовывать друг с другом. В США, например, такой метарегулятор существует -это Рабочая группа при президенте США по финансовым рынкам. Она не заседает постоянно, за всю историю своего существования собиралась всего несколько раз - в случаях, когда существующие регуляторы не могли без нее устранить противоречия между собой.
НБЖ: Ну, это в США, а у нас не возникнет ли риск, что будет сформирована некая «надструктура», которая только еще больше осложнит процесс регулирования?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Думаю, что можно этого риска избежать, если не делать сумасшедшую революцию по принципу «начнем со следующего понедельника», а идти эволюционным путем. Специалисты есть, есть идея создания метаре-гулятора, которому следует поручить разработать план создания мегарегуля-тора в течение, скажем двух-трех лет.
«БАНКИ ПЕРЕСТРАИВАЮТСЯ, НО ОЧЕНЬ МЕДЛЕННО. ИСКЛЮЧЕНИЕ - СБЕРБАНК»
НБЖ: То есть создание метарегулятора в начале и мегарегулятора впоследствии позволило бы устранить «барьеры» между отдельными сегментами финансового рынка?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Конечно. Это позволило бы осмыслить значение каждого из таких сегментов в структуре общих потребностей граждан, предприятий, экономики в целом. Банкиры, к сожалению, очень часто думают, что они - «вершина» финансового рынка. Но я уже говорил, что в странах с развитой экономикой банковский сегмент составляет лишь незначительную часть от общего объема финансового рынка. И пусть наши банкиры, считающие себя «вершиной», ответят на вопрос, почему нынешнего уровня маржи им не хватает на докапитализацию банков, на развитие бизнеса? Почему такой же или даже меньшей маржи иностранным банкам для всего этого достаточно?
НБЖ: Издержки у нас выше.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Не только поэтому. Наши банкиры большей частью «рождались» в 90-е годы, когда ставки были 160–200% годовых. Поэтому затратные механизмы своих банков они строили исходя из этих значений. Кто будет «ловить блох» при ставках в 160-200%?
НБЖ: Но сейчас банки вроде бы перестраиваются.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Медленно перестраиваются. Давайте зададим им другой вопрос: что будет, если средневзвешенная рыночная ставка опустится на 6-7% по сравнению с нынешним уровнем? Умрет половина банков, потому что они не способны выдержать такой уровень доходности, потому что эффективные экономные механизмы есть только у единиц. Банки с трудом пережили, когда ставка опустилась с 20% до 15%, с трудом выживают, когда им приходится осваивать новые рынки, искать новые сегменты, точнее рассчитывать риски. И самое удивительное в том, что больше других участников рынка обо всем этом задумывается Сбербанк, который еще недавно и банком-то не являлся, а был, скорее, огромной обслуживающей расчетной конторой. Но он меняется к лучшему с такой скоростью, что многим банкам, если они сами не начнут меняться, скоро придется несладко.
НБЖ: Что ж получается: Сбербанк, когда-то бывший банком только по названию, стал им, а многие банки рискуют перестать быть банками?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Вспомним главную идею Германа Грефа: банк - это сервисная компания. А значит, надо идти к потребителям, экономить на издержках, предоставлять всю линейку банковских продуктов. Кто из банкиров так думал? Кто из банковской системы думал о том, что все финансовые рынки строятся по принципу пирамиды, в основании которой - мелкие клиенты, а в вершине - крупные сделки? Кто понимал, что сумма этих крупных сделок несопоставима с суммой операций со средствами мелких клиентов? Кто думал о том, что второй показатель гораздо выше первого? Тот же Сбербанк еще четыре-пять лет назад явно не думал, иначе бы номинал его акций при «народном IPO» не равнялся бы 100 тыс рублей.
НБЖ: На словах - все думали, и думают о том, что банк - сервисная компания.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Пожалуй, соглашусь с вами с одной оговоркой: раньше не думали, а сейчас начинают задумываться, что нужно идти, прежде всего, в нижний сегмент «пирамиды» и выстраивать отношения с мелкими клиентами. Преимущество Сбербанка в том, что Греф задумался об этом раньше всех. Сегодня заработала «Кредитная фабрика» - исключительно интересный механизм. Вместо штата специалистов, которые сидят и раздумывают, давать или не давать человеку кредит, теперь в «Сбере» работает программный продукт. И что самое интересное - любые затраты на создание такого программного продукта оправданы: резко выросли показатели по объемам выданных кредитов, по сумме среднего кредита, а невозвратность при этом в несколько раз уменьшилась! То есть «Кредитная фабрика» наглядно демонстрирует нам, что человека можно вообще «убрать» из процесса рассмотрения кредитных заявок и предоставления кредита.
НБЖ: Но это хорошо, наверное, только когда речь идет о кредитовании физических лиц?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Сбербанк сейчас делает то же самое для малого и среднего бизнеса. Конечно, механизм приходится отстраивать и «оттачивать», но это - вопросы решаемые. При кредитовании малого и среднего бизнеса банк не должен нести высокие издержки, иначе его бизнес по обслуживанию малых кредитов будет неэффективным, и Греф это прекрасно понимает. Понимает он, в отличие от многих банкиров, и другое: себестоимость «платежки» сегодня составляет порядка 20-30 рублей, что фактически отрицает возможность ее использования по малым суммам. Недавно я участвовал в дискуссии по совершенствованию форм и процедур, организованной Центральным банком, и, по-моему, мне удалось доказать, что современную «платежку» нужно просто ликвидировать как класс. Бестолковый до невозможности документ, в котором порядка 100 регистров или «ячеек» для заполнения. 100 регистров - это «гугол», 10 в сотой степени, а количество молекул во вселенной -10 в восьмидесятой степени. С другой стороны, любого человека Земли можно описать 11 символами. Вопрос - зачем тогда в «платежке» 100 регистров? Чтобы бабушка, ошибившись в одном пункте при ее заполнении, возвращалась в пункт первый и начинала все заново? Я доказал Грефу, что себестоимость «платежки» в 20 рублей в момент, когда она поступила на обработку, несоизмерима с ее себестоимостью при заполнении. Почему просто не дать код физическому лицу, код получателю платежа и т.д.? Почему нельзя всю процедуру заполнения «платежки» свести к нескольким секундам, или, как говорят программисты, к нескольким «кликам», - просто путем введения определенного кода или нескольких кодов? Мы уже давно живем в электронном пространстве, в банках в системе «банк - клиент» уже существуют электронные «платежки». Почему нельзя поставить в офисах терминалы, аналогичные тем, которые стоят в аэропортах европейских городов для регистрации пассажиров?
НБЖ: Вам могут возразить - это же, как говорил кот Матроскин, расходы непредвиденные, в каждый офис ставить терминал…
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Те, кто так скажут, просто не умеют считать. Ведь установка терминалов позволит сократить численность персонала - прежде всего, численность операционистов в зале. А труд - самая неэффективная и одновременно самая затратная составляющая любой услуги или продукта. Конечно, проблемы при переходе на электронные «платежки» будут. Но из-за этих издержек отказываться от реализации идеи могут, на мой взгляд, только те, кто ориентирован на получение текущей прибыли, а не на стратегию развития.
«НЕ БЫВАЕТ БОЛЬШИХ И МАЛЕНЬКИХ РИСКОВ - РИСКИ БЫВАЮТ УПРАВЛЯЕМЫМИ И НЕТ»
НБЖ: Мы затрагивали здесь - правда, по касательной - вопрос, связанный с оценкой рисков. Не секрет, что недавний кризис оказался таким острым в том числе и из-за недооценки банками своих рисков при кредитовании. Насколько я знаю, вы читали специальную лекцию по этой теме. Каков ваш взгляд на нынешний подход банков к оценке рисков?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Я задавал своим слушателям вопрос: учитывают ли банкиры при формировании своей политики риск-менеджмента изменения в законодательстве - уже произошедшие или те, которые еще только должны произойти? Ответ был однозначным - нет. А казалось бы, простой пример: скоро появится закон о банкротстве физического лица, в результате факторы риска для банков либо увеличатся, либо уменьшатся. Ведь при банкротстве физлица нельзя уже будет «запускать» коллекторов, обращать взыскание буквально на все имущество, звонить заемщику по ночам и трепать нервы его ближайшим родственникам. Значит, невозвратность увеличится, кредитные риски банков возрастут? Как вы «отработаете» это в своей системе риск-менеджмента или в системе выдачи кредитов?
Надо отдать слушателям должное: аудитория поняла меня мгновенно, потому что передо мной сидели не банковские «топы», а люди, непосредственно принимающие решения - начальники профильных департаментов. Они поняли, что каждый штрих законодательства, касающийся залоговых или банкротных процедур и т.д., меняет возможность банка истребовать свои деньги назад. Ведь аксиома для риск-менеджмента: не бывает очень больших или очень маленьких рисков - они бывают управляемыми и неуправляемыми. В случае вступления в силу закона о банкротстве физлица повышается ли предсказуемость риска, управляемость им? Безусловно. Досаду вызывает то, что нашему банковскому сообществу 20 лет и оно остается инфантильным - пусть извинят меня за такой вывод несколько почти гениальных людей, работающих в банковской системе. Но, к сожалению, не они принимают решения.
НБЖ: Видимо, банкиры ждут, когда законопроекты станут законами, и только после этого берутся за расчет рисков.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Напрасно. Помнится, два года назад на меня «навалились» банки с требованием прописать в законодательстве процедуру внесудебного обращения взыскания на залоги. Об этом говорили на всех уровнях правительства, я рассказывал, объяснял, доказывал, что этот механизм не будет работать. Просто потому, что ни в одной гражданско-правовой цивилизованной системе он не работает. Этот закон очень спорный: лицо, у которого вы таким образом изъяли залог, может в следующую же минуту запустить процедуру ареста вашего имущества.
Предлагался вариант, более сложный по сравнению с процедурой внесудебного взыскания залога, но и более представимый с точки зрения судебной перспективы. Суть его состояла не в том, чтобы судиться годами, а в том, чтобы получать так называемое простое решение суда по таким вопросам. То есть все равно судебная процедура, но упрощенный ее порядок. Прошло два года - поинтересуйтесь у банкиров, помог ли им механизм внесудебного взыскания залогов. Результат нулевой! А причины этого просты: надо было слушать специалистов и смотреть на перспективу.
НБЖ: Но два года назад банкам было не до этого - это же был период кризиса.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Да, ситуация была непростая. Заемщики тогда начали если не злоупотреблять, то, скажем так, действовать в своих интересах. Но и банки делали то же самое. В ту пору их послушали внимательнее, чем нас, а в результате два года потеряны. И если бы можно было перевести эти потери в деньги, то, думаю, у идеологов внесудебного взыскания залогов «полетели» бы головы, или, по крайней мере, многие из них были бы понижены в должностях.
НБЖ: Если вернуться к законопроекту о банкротстве физлиц, то стоит отметить, что к нему у банковского сообщества много претензий. Есть мнение, что он написан исключительно в интересах должника, по принципу «объяви себя банкротом и спи спокойно».
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Готов усомниться в образованности тех, кто это утверждает. Во всем мире процедура банкротства инициируется в интересах должника. 98% банкротств инициируется как мера защиты от недобросовестности кредиторов. В данном случае речь идет о более высокой справедливости, чем справедливость по отношению к конкретному банку, «сдуру» выдавшему кредит на улице, а потом пожелавшему забрать у должника все имущество.
Конечно, все банковское сообщество встанет стеной против принятия закона о банкротстве физлиц. Вместо того, чтобы усмотреть в нем механизмы лучшей предсказуемости результата. Но в конце концов банки смирятся и настроят свою систему риск-менеджмента в соответствии с изменениями в законодательстве. Тогда они вряд ли будут в массовом порядке размещать объявления «приди, получи кредит по двум документам в течение одного часа».
НБЖ: Банки объясняют подобные действия тем, что у них большая ликвидность, надо же им зарабатывать на ее размещении.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Да, конечно. Но только не мешало бы им помнить: последний кризис, начавшийся в США, был, по мнению некоторых экспертов, порожден двумя проблемами: плохим регулированием и плохой бонусной политикой. Плохим регулированием - потому что в Канаде, например, доля рисковых сделок в кредитных портфелях банков не должна была превышать 5%, а в США допускалось, чтобы она составляла 22%. Плохой бонусной системой - потому что банкиры получали бонусы от объемов «потока», а не от качества активов. И приводить процитированный вами аргумент могут только те банкиры, которые убеждены: главное - «поток», они застрахуются через секьюритизацию, и все будет прекрасно. Но они не учитывают одного: американцы, помимо секьюрити-зации, еще употребляют кредитные дефолтные свопы (CDS). В России, что это такое, знает пара сотен человек - может, после кризиса чуть больше. Бывший глава ФРС США Алан Гринспен говорил в свое время, что кризис с Enron страна пережила только благодаря CDS, поскольку риски были распределены на всю страну, и финансовая система не рухнула. Кто так рассуждает из наших банкиров? Я знаю конкретных людей, но, опять-таки, не они принимают в банках стратегические решения.
«ПРОЦЕСС БАНКРОТСТВА БАНКОВ НАДО СВЕСТИ К ОДНОЙ ПРОЦЕДУРЕ - КОНКУРСНОМУ ПРОИЗВОДСТВУ»
НБЖ: А если говорить о банкротстве юрлиц, и в частности, о банкротстве банков - насколько совершенным, с вашей точки зрения, является законодательство в этой сфере?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Ни в коем случае нельзя употреблять термин «банкротство банков», его в принципе не может быть.
НБЖ: Но ведь их банкротят.
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Банкротство - это четыре процедуры. Первая из них -финансовое наблюдение, которое заканчивается составлением заключения о состоянии компании, о ее проблемах, долгах и возможностях. Если все более или менее, то переходим ко второй стадии - финансовое оздоровление (закрытие кассовых разрывов и т.д.) Потом, если такое оздоровление не помогло, вводится внешнее управление, и четвертая стадия - конкурсное производство.
Для банков в мире сразу применяют конкурсное производство, минуя предыдущие три процедуры, потому что здесь существует очень высокий риск потери капитала и нарушения прав тех, кто доверил деньги банку. Банки, как и все финансовые институты, имеют узаконенное соотношение собственного капитала к заемному, или капиталу управления. И если банк подошел к «рисковой планке» по этому показателю, то его банкротят в три дня - например, так делается в Германии. Через три дня банка нет!
НБЖ: Но все-таки банкротят?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Тут различие в терминологии: на Западе банкротством банка называют конкурсную процедуру, у нас - весь процесс, состоящий, как я уже сказал, из четырех процедур.
НБЖ: В мире процесс банкротства банков так «усечен», чтобы не оставлять времени для вывода активов?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Совершенно верно.
НБЖ: А у нас банки остаются в результате банкротства в виде пустых «оболочек», потому что есть три процедуры, предшествующие конкурсному производству?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Конечно. Разве непонятно, что я, как топ-менеджер, могу распорядиться активами на счетах в тот момент, когда напишу «платежку»? Или могу сделать так, чтобы активы, оставаясь на счетах, стали не моими, а чужими.
«ЦБ РЕГУЛИРУЕТ НЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ БАНКОВ, А ИХ ПРОДУКТЫ»
НБЖ: Правильно ли я понимаю, что ЦБ стоит тогда бороться не с плохими собственниками или топ-менеджерами, а, в первую очередь, с существующей процедурой банкротства банков?
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: ЦБ много с чем приходится бороться. Надо отдать ему должное, функции регулятора он выполняет лучше, чем ведомства, регулирующие другие сегменты финансового рынка. Но, к сожалению, ЦБ приходится выполнять конфликтующие функции. Он, как и центральные банки многих стран, отвечает за устойчивость денежного обращения, и он же отвечает за регулирование банковской деятельности.
Это не вина ЦБ, а его беда. Так же, как и то, что огромное количество требований, исходящих из ЦБ, формализовано самим ЦБ. Например, способ расчета собственного капитала утверждается инструкцией Центрального банка. Рассмотрим этот факт с точки зрения системных рисков. Инструкцию можно менять каждый день? Теоретически, да. По политическим соображениям ее можно менять? Наша страна еще не вполне демократия, так что можно. Хочется напомнить, что собственный капитал входит во все нормативы банков, в том числе и в норматив, нарушение которого может привести к отзыву у банка лицензии.
Таким образом, многие участники рынка сидят на мине замедленного действия. Завтра кто-то облеченный властью позвонит, предпримет конкретные действия - и инструкция по расчету собственного капитала изменится. Это может резко увеличить число банков-банкротов или, наоборот, уменьшить их количество.
Хотелось бы задать вопрос, который я уже не раз задавал во время нашего интервью. Банкиры об этом знают? В большинстве своем, по-видимому, нет, а те, кто знают, ничего не предпринимают для исправления ситуации. И ведь это - только один пример. Общий же вывод, который я хочу озвучить: наш Центральный банк, к сожалению, не умеет регулировать деятельность банков - он регулирует продукты банковской деятельности. Поэтому все выданные им лицензии -это не лицензии на банковскую деятельность, а фактически «продуктовые» лицензии. И это делает риски для банков еще менее представимыми и еще менее предсказуемыми. А непредставимость и непредсказуемость рисков объективно мешает развивать бизнес.
НБЖ: Обычно в качестве одного из главных «тормозов» развития бизнеса в России указывают недостаточно высокий уровень демократии, отсутствие гражданского общества…
В. ПЛЕСКАЧЕВСКИЙ: Связывать демократичность и инвестиционную привлекательность страны непрофессионально. Залогом инвестиционной привлекательности является стабильность. Поэтому в тоталитарной Саудовской Аравии бизнес прекрасно себя чувствует, и в то же время в некоторых вполне демократических странах инвестиционный климат оставляет желать лучшего. Должны быть понятны инструменты, институты и риски - вот и все!
Начать дискуссию