Мы живем в быстро эволюционирующем мире. Каждому из нас приходится принимать этот факт во внимание во все возрастающей степени на протяжении жизни. На человека в течение жизни падают все большие эволюционные нагрузки. Наше мышление вынужденно становиться все более быстрым и лабильным, на протяжении жизни индивиду приходится приспосабливаться к все новым реалиям с переменой профессии и привычек. Картина мира, с которой человек входит в XXI в., резко отличается от той, с которой он входил в XX в. Фрагменты новой картины мира разбросаны вокруг нас. Соберем их воедино.
Представления человека о мире быстро эволюционируют в ходе ускоряющейся социальной эволюции. Картина мира, с которой человек входит в XXI в., резко отличается от той, с которой он входил в XX в. Фрагменты новой картины мира разбросаны вокруг нас. Соберем их воедино.
1. Мы живем в эволюционирующем мире
Более того, мы живем в быстро эволюционирующем мире. Если во времена Тацита и Плиния Младшего (I-II вв. н. э.) было нормой ругмя ругать «любителей новизны». Если до недавнего времени можно было довольствоваться разговорами о конфликте отцов и детей, то в наши дни социальная эволюция становится фактом повседневной действительности. Каждому из нас приходится принимать этот факт во внимание во все возрастающей степени на протяжении жизни. На человека в течение жизни падают все большие эволюционные нагрузки. Наше мышление вынужденно становиться все более быстрым и лабильным, на протяжении жизни индивиду приходится приспосабливаться к все новым реалиям с переменой профессии и привычек. Эволюция становится мерой вещей.
Еще вчера мы знать не знали о мобильных телефонах, персональных компьютерах и Интернете — и это только малая часть технических новшеств, преобразовавших всю нашу жизнь. Не меньшие изменения произошли за вторую половину XX в. в политэкономической и нравственной сферах. Кейнсианская экономика принесла принципиальное разрешение «непримиримого» противоречия между работодателем и работником, которое раздирало человечество на протяжении тысячелетий социальными конфликтами и которое добавило сегодня к прежним формам его проявления антиглобализм и международный терроризм. Напомним также о феномене политкорректности, возникшем в результате перехода стран «золотого миллиарда» к кейнсианской экономике.
Все более заметное ускорение социальной эволюции изменяет всю систему взаимоотношений индивида и социума с миром. Становятся все более ответственными шаги «прогрессоров» и контрмеры консерваторов, в борьбе которых устанавливается оптимальный на текущий момент времени темп изменений. Человечеству приходится принимать все более масштабные, все более быстрые и все более ответственные решения, связанные с близящимся исчерпанием традиционных энергоресурсов планеты, грозящим гибелью тепловым загрязнением среды и т. д. и т. п. И это только начало: дальнейший ход эволюционных событий потребует от человечества еще больше еще более радикальных решений. В сценариях обозримого будущего человечества записаны переход к новой (тепловой) энергетике с управляемым климатом, выход части человечества в космос и т. д.
Нам всем приходится мыслить во все сокращающихся временных масштабах. Применительно к России, например, часто приходится слышать, что реформы невозможны без нормализации менталитета россиян, деформированного 70-летним господством коммунистов, и что Моисей водил евреев по пустыне 40 лет и нам велел. Говорят, что россияне придут в себя лет за 100, после чего и можно будет взяться за реформы. К сожалению, у нас нет ни 100, ни даже 50 лет. Темпы социальной эволюции стали настолько быстрыми, что все решится гораздо раньше.
2. Мы живем во фрактальном мире
Эволюция нашего мира также фрактальна. Это проявляется прежде всего в том, что развитие всего сущего происходит через точки ветвления мутовками, причем наперед неизвестно, какая ветвь данной мутовки окажется победительницей в эволюционном состязании. Практически это означает, что мир устроен поливариантно; никогда не бывает так, чтобы одно суждение, один вариант были истинными, а все другие — ошибочными.
Фрактальность эволюции делает будущее непредсказуемым, и не сегодня, а в принципе. Во-первых, наука не знает законов (необратимого) образования фрактальных структур и их развития. Все, что она может — это строить фрактал «в компьютере», численно решая шаг за шагом данное синергетическое уравнение. Однако нет подходов, которые бы позволяли определить, какие синергетические уравнения действуют в данной реальной системе, как они связаны с действующими в ней взаимодействиями и как эти уравнения видоизменяются в ходе саморазвития/эволюции системы. Это неизвестно для относительно простых пространственных фракталов, определяющих неорганическую эволюцию, и тем более неизвестно для еще более сложных непространственных фракталов, играющих определяющую роль в органической и социальной эволюции.
Во-вторых, нет возможности предсказать ни количество рождающихся ветвей эволюционной мутовки, ни их относительную успешность (прогрессивность), поскольку на выбор фрактальной системой того или иного варианта развития в точке ветвления может повлиять самая ничтожная причина (феномен «бабочки Рея Брэдбери»). Прогнозу в принципе поддается только развитие эволюционных ветвей между точками ветвления. Если речь идет о социальной эволюции, то можно, например, прогнозировать развитие данной страны между «революциями». Любой прогноз должен быть, поэтому, поливариантным, предусматривая несколько сценариев развития событий.
Фрактальность эволюции делает наше будущее зыбким. Находясь на одной из ветвей эволюционной мутовки, мы — тот или иной индивид, данный социум, земная биосфера и т. д. — можем не преуспеть, а то и вовсе погибнуть. Однако это не означает, что мы жили зря. Если человеку удастся выйти в космос, то наш вклад в жизнь в нашей метагалактике будет реальным. Если не удастся, то вклад земной жизни будет «статистическим», каким является, например, вклад миллионов сперматозоидов, участвующих в гонке за оплодотворение яйцеклетки: нужны все, дабы победил один. Чтобы, скажем, 10% планетарных биосфер выплеснулись в космос, должны возникнуть все 100% биосфер, включая и те, что затем погибнут. Все смертно, и все имеет эволюционный смысл, однако все существенно сложнее, чем это полагалось прежними картинами мира.
Для эволюции необходимы не только те, чья эволюционная ветвь оказалась потом победительницей, но и те, чья ветвь проиграла. Проигравшие индивиды и социумы не жили зря. Если бы не было побежденных ветвей, то не было бы и ветвей-победительниц. Успешные бизнес-предприятия могут функционировать только на фоне неуспешных; ученые, которым повезло выйти на открытия — на фоне «средних». Без коммунистической (номенклатурной) и фашистской ветвей не состоялась бы кейнсианская ветвь социально ориентированных политэкономических систем.
Фрактальность наблюдаемого мира и эволюции предъявляет к людям особые требования, которыми мы в нашей массе пока пренебрегаем. Мы по-прежнему обычно считаем, что в любом вопросе и любой проблеме существует одно истинное решение, до последнего отстаивая истину в борьбе с теми, кто думает иначе, и проводя решение в жизнь, вместо того чтобы реализовывать параллельно несколько решений. Научные идеи следует ценить не за «истинность», а за креативность (продуктивность), а такими сплошь и рядом бывают идеи, которые впоследствии признаются ошибочными. Ошибки тоже бывают гениальными. Колумб открыл Америку, полагая, что достиг Индии. С. Карно построил теорию тепловой машины, исходя из представлений о теплороде. Ошибочная, как выясняется сегодня, теория естественного отбора способствовала становлению эволюционных представлений, как никакая другая теория.
В целом, фрактальность наблюдаемого мира и его эволюции требует от нас поливариантных суждений, оценок и решений, повышенной толерантности в отношении инакомыслия и осознания более чем скромных возможностей науки. Чрезмерная (неоправданная) самоуверенность грозит человечеству гибелью.
3. Мы живем в негауссовом мире
Поскольку негауссовые распределения генерируются фракталами, а мир фрактален, постольку мы живем в негауссовом мире, что особенно справедливо в отношении социальной сферы. Жизненная неуспешность большинства людей предопределена мутовочным характером социальной эволюции. Однако доля обманувшихся в жизни особенно велика из-за негауссовой природы социального мира: если бы он был гауссов, разочарованных было бы гораздо меньше. Разочарование жизнью — главный источник ее трагичности наряду с нашей сознаваемой нами (в отличие от других животных) смертностью. Дети так милы нам еще и потому, что их будущее неопределенно, они ждут от жизни всего. Однако добиваются успеха лишь очень немногие. Подавляющее же большинство оказываются обманутыми в ожиданиях.
Негауссовостью социального мира в сочетании с фрактальностью его эволюции предопределена и жизненная неуспешность большинства социумов, стран и регионов, что тем более делает жизнь трагичной.
Негауссовость социальных явлений требует от нас негауссового мышления, тогда как продолжают господствовать гауссовые стереотипы. Нам кажется, например, что средний доход делит людей пополам — 50% имеют зарплату выше средней, а 50% — ниже. Когда речь идет о многих других распределениях — по весу, росту и т. д., — то так оно и есть, поскольку эти распределения — гауссовые. Однако негауссовые распределения, включая распределение по доходам, очень неоднородны. 10% ученых пишут около 90% всех публикаций. Основная часть доходов достается небольшой части населения т. д. Потому, скажем, 70 или 90% населения в разных странах имеет доход ниже среднего по стране. Осознание этого и подобных фактов, уверен, приведет к другому уровню взаимоотношений между электоратом и политиками.
При обработке негауссовых социальных (и не только) статистических данных нас ожидает переход от гауссовой математической статистики к более общей негауссовой. Скажем, в качестве средних доходов и/или средних зарплат официальная статистика приводит арифметические средние (математические ожидания). Эти величины хороши в бухгалтерских расчетах — умножив среднюю зарплату на число работников, получаем общий расход на зарплату. О благосостоянии же граждан эта величина ничего не говорит, здесь удобнее медиана (медианное среднее). Это именно тот доход, который делит людей пополам — половина имеет больше медианного дохода, половина — меньше. Переход от гауссовой статистики к негауссовой и предполагает, в частности, замену арифметического среднего медианным. Это сделать нетрудно, однако весь аппарат негауссовой математической статистики достаточно сложен и пока еще не разработан.
4. Мы начинаем жить в кейнсианском мире
До XX в. определяющим в социальных отношениях было противоречие между работодателем (хозяином, капиталистом, бизнесменом) и работником. Оно считалось неразрешимым и порождало неисчислимые социальные конфликты. XX в. неожиданно (что подтверждает тезис о непредсказуемости эволюции) принес разрешение этого противоречия. Оказалось, оно действует только на уровне микроэкономики, рассматривающей отдельно взятое предприятие, и исчезает на уровне макроэкономики, анализирующей всю совокупность предприятий. Платить своим работникам поменьше, чтобы больше оставлять себе, выгодно лишь отдельно взятому работодателю. Для всей же их популяции это убыточно. Ведь образуя основную массу населения, работники, если они бедны, создают низкий потребительский спрос. Это, в свою очередь, не позволяет экономике развиваться и снижает прибыли работодателей. Высокая заработная плата работников, таким образом, — это локомотив экономики; создавая высокий потребительский спрос, она выгодна не только работникам, но и работодателям.
Сами предприниматели не в состоянии перейти с микро- на макроуровень.Первопроходцы, решившиеся первыми поднять зарплату своим работникам, разорятся — поэтому это должно происходить сразу со всей популяцией предпринимателей. Исходя из этого, задачу увеличения зарплаты работников (в процентах от стоимости продукции) и берет на себя государство, занимающееся макроэкономическим регулированием рынка. Переход к кейнсианской экономике, начавшийся с «Нового курса» Франклина Рузвельта, был вчерне завершен в развитых странах к концу 1960-х гг. Зарплата наемных работников выросла там до 40-70% от стоимости производимого продукта, что минимизировало нищету (численность среднего класса доходит в этих странах до 70-80% населения), одновременно обеспечив экономике устойчивый рост.
Сегодня мир поделен на две неравные части. Меньшую образует все увеличивающийся пул стран «золотого миллиарда», перешедших к кейнсианской экономике и благодаря этому преуспевающих. Остальные страны продолжают «экономить» на зарплате работника, что держит их экономику на низком уровне. В результате старая проблема чрезмерного расслоения населения проявляется сегодня во взаимоотношениях между богатыми и бедными регионами, между Западом и Востоком, Югом и Севером. Ее решение лежит на том же пути: развитым странам придется осознать, что им пора перестать «обижать» бедные. Средства — аналогичные кейнсианским, но на межгосударственном и межрегиональном уровнях.
Кейнсианская идея изменяет всю систему социальных отношений, требуя от нас «кейнсианского» мышления, основной компонентой которого является понимание того, что пропасть между богатыми и бедными не является бездонной и что при желании и некоторых усилиях она может быть ликвидирована, в чем равно заинтересованы и те, и другие. Нам выгодно, когда наши соседи живут хорошо, говорит кейнсианство, представляющее собой, по сути дела, экономическую реализацию христианской (и не только) идеи любви к ближнему.
Главным экономическим показателем положения дел в данной стране в кейнсианской системе координат является средняя зарплата работников в процентах от стоимости продукции. В СССР эта цифра составляла ок. 9-13%, в современных США и России — около соответственно 70 и 25%, что говорит об относительно благополучном положении дел в США и высокой эксплуатации россиян номенклатурой. Об этом постоянно «забывают» российские политики, политологи и прочие комментаторы: жалобы на чрезмерно низкую зарплату основной массы россиян они парируют ссылкой на низкую производительность труда, тогда как производительность труда здесь ни при чем: российским работникам платят в 3-4 раза меньше, чем следует, в пересчете на каждые 100 руб. стоимости продукции. Обращение к этому показателю обнажает грабительскую сущность взятого в России курса на 100-процентную оплату населением коммунальных, медицинских и иных услуг: нас вынуждают платить на полную катушку, тогда как нам платят лишь четверть или треть зарабатываемого нами.
Пустив корни в США, Великобритании и других наиболее развитых странах Запада, кейнсианское мышление (мне выгодно, когда мой сосед живет зажиточно) сегодня понемногу распространяется на весь мир. Новая картина мира, приходящая в XXI в на смену старой, не является ни всеобъемлющей, ни окончательной. Из-за быстрого и все ускоряющегося хода социальной эволюции и вследствие ее фрактальности изменяется природа самой научной картины мира, она становится в восприятии человека все более лабильной и многовариантной.
Комментарии
3Ошибочная, как выясняется сегодня, теория естественного отбора