Служить и защищать

Рано-рано утром еду по Брюховецкому району на круиз-контроле со скоростью 95 км/ч, совершенно спокойно обгоняю камаз-свекловоз через прерывистую, и вдруг, метров через триста смотрю – выскакивает сбоку из кустов упитанный полицай, задрав к небу свой полосатый мужезаменитель. Торможу, открываю окно, спрашиваю, что случилось, и слышу: «Вы остановлены за выезд на встречную полосу в месте, запрещённом ПДД, пройдёмте в машину». Что ж, пройдёмте.

Вижу такую картину: в обтёрханном вонючем жигулёнке двое господ аттестованных полицейских установили бытовую камеру размером со спичечный коробок, и с расстояния в 250-300 (!) метров снимают ею участок, где начинается сплошная и стоит знак «обгон запрещён». Раннее утро, пять минут назад состоялся рассвет, экипаж машины боевой только-только заступил на службу. Несмотря на это, оба офицера невыносимо воняют, и машинёшка их воняет, и выглядят они просто отвратительно, настоящие сферические полицаи в вакууме – лоснящиеся от грязи нестиранные мундиры, нездоровые опухшие лица. Гиены.

Старшой показал мне на крошечном экранчике какую-то мутную запись, где условно видно, как в далёком далеке машина, похожая на мою, обгоняет камаз. Разметку не видно, сколько ни смотри. Я взглянул этому существу в глаза, и спрашиваю: зачем вам это нужно? Ребёнку понятно, что камера у вас левая, не поверенная, не калиброванная, сидите вы по собственному почину и с какой-то целью, не связанной с обеспечением безопасности дорожного движения. Поделитесь, расскажите, чего вы хотите?

Ах так, забулькал старшой. Ах вот вы значит как. Раз вы так, то и мы так – и достаёт протокол, и всем видом изображает намерение вот прямо сейчас оформить протокол безо всякой жалости и снисхождения. Пусть, говорит, судья разбирается. Конечно, пусть разбирается, отвечаю я. Только давайте я ваши документы посмотрю, запишу номера ваших жетонов, и наше взаимное объяснение тоже запишу – на видео. Вы не против? Тут младшенький не выдержал, выскочил из машины курить. А старший продолжает булькать, в протоколе ничего не пишет и бубнит под нос что-то про «грамотные все».

Господин офицер полиции, сказал я, давайте будем реалистами. Мы оба знаем, что я ничего не нарушал. Ваши «видеодоказательства» даже кур не рассмешат, а судья распнёт вас на заборе, когда прочитает протокол с моими объяснениями. Не берите грех на душу, давайте расстанемся без потерь.

Ну не могу я первого просто так отпустить, заявляет это удивительное существо. Оставляй магарыч, и езжай – и протягивает мне документы. Я посмотрел в его красные маленькие глазки и спросил: тебе не страшно произносить такие вещи вслух, кэп? Тебе не стыдно?

Страшно, очень страшно, ответил офицай, но делать-то что? Постоянно страшно, но деваться нам некуда и терять уже нечего, поэтому мы боимся и косим, косим и боимся. План должен быть выполнен, семью нужно кормить, до пенсии четыре года… Счастливого пути!

Вернувшись в машину и протирая бетасептином руки, трогавшие их автомобиль, я подумал: каждый из этих засаленных одутловатых мужчин вырос из доброго мальчика с мечтой и амбициями. Когда этот мужчина засыпает в своей кровати со всей своей мерзостью внутри, как удаётся ему заглушить голос мальчика? Насколько глубоко и всеобъемлюще его презрение к самому себе? Его стыд?..

Бедные, бедные люди.
Простите меня. Это я голосовал за систему, превратившую милиционеров в жалких гиен.