ВАС стал более открытым

Председатель Высшего арбитражного суда специально для "Ъ"В последние несколько месяцев существенно изменилась информационная политика Высшего арбитражного суда. Впервые в своей истории он стал публиковать все проекты документов пленума и президиума, а также материалы по конкретным делам. О том, что стоит за резко возросшей публичностью арбитражных судов, и о других новых тенденциях в их работе корреспонденту Ъ ОЛЬГЕ Ъ-ПЛЕШАНОВОЙ рассказал председатель Высшего арбитражного суда АНТОН ИВАНОВ.

– В последнее время меняется порядок выработки Высшим арбитражным судом (ВАС) решений: проблемы обсуждаются с привлечением экспертов, саморегулируемых организаций. Недавно состоялась ваша встреча с представителями крупнейших компаний. Можно ли считать это частью судебной реформы?

– Я называю это институционализацией судебной практики, которая отражает существо судебной власти. Для исполнительной власти решающее значение имеет целесообразность, а не сложившаяся практика. Сила же судебной власти в том, что сформировавшиеся подходы консервативны и произвольно меняться не могут. Наши информационные письма, постановления пленума нацелены как раз на то, чтобы в арбитражных судах было меньше странных решений, принятых под влиянием непонятных причин или внешнего влияния. Институционализация практики призвана выстроить систему, которая сразу выявит аномальное поведение какого-то судьи. А без широкого общественного обсуждения такую систему построить нельзя. Мы сами часто спорим, что нужно делать раньше: рассмотреть конкретное дело, создав прецедент, или обсудить проект информационного письма, чтобы выработать какую-то точку зрения. Я считаю, что для правильного выстраивания практики важнее второе, поскольку для выработки верной позиции необходим анализ ряда дел и разных мнений. Универсальных способов, однако, не существует.

– Недавно президиум ВАС при рассмотрении одного дела дал толкование прошлогоднему закону, сократившему с десяти до трех лет срок исковой давности по ничтожным сделкам. Этот прецедент был создан после того, как попытка принять постановление пленума оказалась неудачной?

– Прецедентные позиции президиум ВАС формирует только тогда, когда есть согласие подавляющего большинства его членов и можно выработать взвешенный подход. В прошлом году мы хотели принять совместное с Верховным судом РФ постановление пленума по срокам исковой давности, но не получилось. Теперь один из аспектов проблемы мы решили в рамках конкретного дела, а основными вопросами предстоит заняться Конституционному суду. Я думаю, что взвешенная правовая позиция по этой проблеме может быть выработана, но предвосхищать решение Конституционного суда не буду.

– На сайте ВАС начали публиковаться проекты постановлений президиума, пленума, часто с взаимоисключающими вариантами решений. Раньше эти документы считались закрытыми вплоть до их принятия. Что подтолкнуло отступить от прежнего консерватизма?

– Нельзя смешивать консерватизм правовых позиций и консерватизм организационных подходов. Стабильная судебная практика – это несомненная ценность. Консерватизма правовых позиций у нас долгие годы не было, и сейчас его надо наконец-то формировать. При этом не должно быть консерватизма в организации судебной деятельности и ее публичности.

– Как влияет открытость судов на самих судей?

– Конечно, прибавляет им работы. Все понимают, что нельзя публиковать непродуманные документы, тексты с опечатками, поскольку репутационные издержки могут быть высокими. В ближайшем будущем мы хотим публиковать определения ВАС об отказе передать дело в президиум для пересмотра в порядке надзора. При этом очевидно, что необходимо будет такие отказные определения мотивировать, формулировать в них правовые позиции, чтобы формировалась новая ветвь судебной практики. Однако это огромный объем работы, в ВАС поступает около 20 тыс. дел в год.

– Как публичность судов должна повлиять на ситуацию с коррупцией?

– Для меня главный способ борьбы с коррупцией – институционализация судебной практики. Решение суда должно соответствовать существующей правовой позиции, которая в результате открытости судов и постоянной публикации судебных актов хорошо известна. Тогда для спорящих сторон пропадает смысл пробовать подкупить судью для вынесения ангажированного решения. Тем самым исчезает основа для коррупции.

– Декларирование судьями доходов оказывается на этом фоне вспомогательной мерой?

– Вспомогательной, но не менее значимой. Это устранит дисбаланс, когда госслужащие декларируют свое имущество и доходы, а судьи – нет. Во всех странах судьи декларируют свои доходы, и это не считается способом поставить их в зависимость от исполнительной власти. А председатели судов и сейчас могут узнать, какие у судьи доходы... В одной из баз данных, продаваемых на "Горбушке", оказались даже сведения о моей зарплате в суде за прошлый год, и все было точно.

– Скоро ли удастся ликвидировать основу для коррупции, если судебная практика формируется долго и тяжело – одних только документов ВАС огромное количество?

– Институционализировать судебную практику можно только в том случае, если иссякнет безумный поток законов, причем низкого качества. В этом причина столь активного выпуска наших документов. Мы видим противоречия в законах и пытаемся их урегулировать, но новые законы принимаются так быстро, что противоречия все больше усугубляются. Идет инфляция законов, заставляющая нас в значительной мере работать вхолостую. Положительным примером является стабильность Гражданского кодекса, поскольку при президенте РФ действует Совет по кодификации гражданского законодательства – "сито" для проектов по его изменению. Я считаю, что следует создать такой же совет по налоговому законодательству, который мог бы не просто проводить экспертизу проектов, но еще и учитывать общественное мнение.

– Обсуждение документов ВАС о недобросовестности налогоплательщиков показало исключительную сложность работы с налоговым законодательством. В чем корень проблемы?

– Оценка экономической сущности операций, совершаемых налогоплательщиками, действительно сложна. Европейские государства решали эти вопросы десятилетиями, а мы подошли к ним только в последние годы в условиях отсутствия соответствующих правовых традиций. Международные стандарты финансовой отчетности исходят из реальной экономической природы операций, а в России основа бухучета – это формальное отражение операций в виде проводок. Вот это ключевое противоречие между формальным подходом и реальной сутью операции сразу использовали изобретатели всевозможных схем уклонения от уплаты налогов.

– В каком направлении суды меняют практику применения налогового законодательства?

– На начальном этапе суды толковали налоговые законы формально, что тоже создавало почву для злоупотреблений со стороны налогоплательщиков. Поворотным моментом, на мой взгляд, стал кризис 1998 года, после которого суды стали обращать внимание на экономическую сущность операций. Изменилась также деятельность налоговых органов: чтобы доказать незаконность действий налогоплательщика, они стали представлять в суд огромное количество документов. И если вначале суды скорее соглашались со многими аргументами налоговых органов, то сейчас начинают понимать, что доказать уклонение от уплаты налогов удается далеко не всегда. Наступил этап взвешенного отношения судов к аргументам налоговых органов, доказывающих недобросовестность налогоплательщика. Сейчас уже недостаточно просто заявить, что налогоплательщик – недобросовестный.

– Какие наиболее масштабные пробелы налогового законодательства выявились в судах?

– У нас, в отличие от европейских стран, нет разницы между налоговым мошенничеством и уклонением от уплаты налогов. В результате тот, кто по неосторожности ошибся, может быть поставлен на один уровень с тем, кто умышленно создал схему неуплаты налогов. Я считаю, что надо жестко наказывать за налоговое мошенничество, например за проведение платежей через проблемные банки, когда деньги в бюджет не поступают. В то же время необходимы послабления для тех, кто совершает ошибки, особенно в условиях несовершенного законодательства. Около 80% дел, которые к нам попадают, связаны именно с тем, что Налоговый кодекс написан противоречиво и не до конца продуманно.

– По каким еще наиболее важным проблемам позиция суда пока не сформировалась?

– Несогласованные правовые позиции есть почти по всем теоретическим вопросам. Принятие многих решений приходится откладывать, поскольку ради стабильности судебной практики нельзя скоропалительно принимать ту или иную точку зрения. Не удается, например, определить, что такое с правовой точки зрения бездокументарные ценные бумаги. В отношении недействительных сделок борются две тенденции: признавать таковыми как можно больше сделок, имеющих тот или иной порок, или делать это в ограниченных, наиболее серьезных случаях. Нам также не удается разграничить корпоративный шантаж, гринмейл, и защиту акционерами, в том числе миноритарными, своих прав. Здесь всегда должна быть взвешенная позиция, поскольку совершенно очевидно, что любое наше решение неизбежно отразится на практике корпоративных захватов.

– В последнее время судебная практика переходит от безусловной защиты государства к учету интересов бизнеса. В частности, говорится об ответственности госучреждений перед контрагентами, а также об ответственности казны за вред, причиненный незаконными действиями госорганов. В чем причина такой революционности?

– Это не революционность. Финансовое положение государства улучшается, и оно может в ряде случаев поставить себя на один уровень с частным лицом, чтобы обеспечить реальное равноправие во взаимоотношениях. В середине 90-х годов государство не смогло бы погасить свои обязательства, даже отдав все имущество, при этом государство должно было выполнять свои политические, социальные и другие функции, и ему приходилось делать выбор. Хотя даже тогда тотальная безответственность учреждений, не получивших деньги из бюджета, выглядела несправедливо, поскольку зачастую эти учреждения получали доходы от коммерческой деятельности и могли оплачивать, допустим, коммунальные услуги. Теперь мы сказали, что само по себе невыделение денег из бюджета не является основанием для освобождения от ответственности, суд еще должен определить, есть вина учреждения или нет.

– Какой эффект может дать взыскание с госорганов пошлины за обращение в суд?

– Поскольку госпошлина платится в бюджет, может показаться, что в случае с госорганами эта мера будет означать всего лишь перекладывание из одного кармана в другой. Но это не так. Теперь госоргану придется обосновывать выделение средств на оплату пошлин, что позволит контролировать и оценивать действия должностных лиц. Если же дело будет проиграно и выигравшая сторона взыщет с госоргана судебные издержки, то будет повод проверить еще и обоснованность предъявления иска.

– При этом к внесудебным взысканиям небольших сумм оказались не готовы сами же административные органы?

– Именно они, а не налогоплательщики. Я не видел еще ни одной жалобы налогоплательщика на административный порядок взыскания штрафов. В целом же борются две тенденции: одни говорят, что надо расширять судебный контроль за административной деятельностью, другие – что административное усмотрение должны проявлять чиновники, а суды могут только контролировать их деятельность. На мой взгляд, привлекать к административной ответственности – это вообще не функция
суда. Наша задача – рассматривать жалобы на то, как чиновники привлекают к ответственности.

– Обсуждается идея, чтобы такие жалобы рассматривали даже не суды, а специальные административные органы. В России, однако, нет доверия к исполнительной власти, поэтому не разумнее ли создать административные суды?

– Квазисудебные органы действуют во многих странах, и это очень эффективно. Вместо того чтобы держать огромный штат судей, которые занимаются мелкими вопросами и тем самым обесценивают судейское звание, лучше сконцентрировать многие административные функции в исполнительной власти. В Англии, например, есть административные трибуналы, рассматривающие жалобы, а судей на миллион населения гораздо меньше, чем у нас. Гражданин идет в суд только тогда, когда он не удовлетворен работой этого трибунала. У нас же люди идут с жалобами сразу в суды, а не в административные органы, поскольку ведомственный подход в них часто преобладает. В России тем не менее можно создать вневедомственный контрольный орган по рассмотрению жалоб на решения налоговых, таможенных и других органов. Он смог бы выявлять наиболее явные нарушения, причем достаточно оперативно и без высоких издержек. А вот специализированные административные суды создавать не следует, поскольку в таких судах формируется атмосфера взаимосвязи с чиновниками, ощущение того, что судьи делают вместе с ними одно дело.

– Недавний прецедент, когда суд не принял во внимание документы, не представленные до того налоговому инспектору, уже перенес центр тяжести в административную сферу. Это дело, однако, показывает, что суду доверяют больше и именно туда стремятся представлять документы.

– Действительно, некоторые налогоплательщики считают, что налоговый орган все равно документы проигнорирует, поэтому несут их сразу в суд. Проблема для всех непростая, но если суд в такой ситуации начнет принимать документы налогоплательщика, которые не видел налоговый орган, то придется признать недействительным его решение, принятое объективно ввиду отсутствия документов, предусмотренных законом. Налогоплательщик сможет потом потребовать возмещения убытков, из-за чего пострадает казна. Наше решение четко определяет последовательность действий и обязанности сторон.

– Совсем недавно вы провели изменение внутренней структуры ВАС. В чем оно состояло и зачем было сделано?

– Сейчас судебных составов стало меньше, а количество судей в них увеличилось, поэтому формирование коллегий и рассмотрение дел в составах станет менее предсказуемым. При этом мы решили сохранить специализацию судей, отказ от которой приведет к утрате внимания к специальным проблемам. Мы также перераспределили дела между составами, чтобы меньше было спорных категорий.

– Вы просите дать нашим судам право напрямую взаимодействовать с иностранными судами, если в деле, рассматриваемом в России, есть иностранный участник. Каким может быть этот механизм?

– Мы бы хотели наряду с Минюстом стать полномочным органом государства, который сможет непосредственно осуществлять внешние сношения в рамках международных договоров. Это позволило бы нам вступить в переговоры с иностранными министерствами юстиции и с судами. Сейчас конвенция, позволяющая судам общаться напрямую, действует только в некоторых странах СНГ, тогда как в сотрудничестве с Россией заинтересованы суды многих европейских государств, в первую очередь Германии.

– Сейчас в России создается много третейских судов, в том числе под эгидой различных предпринимательских объединений. Как вы к этому относитесь?

– Я сторонник того, чтобы деятельность третейских судов расширялась, однако я против карманных третейских судов, создаваемых, например, банками, для разрешения их споров со своими клиентами. Третейские суды при бизнес-объединениях, которых сейчас очень много, тоже могут превратиться в органы, обслуживающие интересы узкого круга лиц. Не случайно в европейских странах авторитетом пользуются третейские суды при торгово-промышленных палатах, участниками которых являются все предприниматели. Сейчас я предложил бы создать третейский суд на базе межгосударственного суда СНГ по экономическим спорам в Минске – общий для всех стран СНГ, сформированный его
государствами-участниками. На мой взгляд, компаниям и предприятиям стран СНГ было бы удобно передавать свои споры в этот суд, а не в стокгольмский, парижский или лондонский, где процесс ведется на английском языке и где очень высоки издержки. Такой судебный орган мог бы стать промежуточным механизмом, позволяющим сохранить общий для всех стран СНГ суд, который сейчас находится в кризисном состоянии, но закрывать который неразумно.
Интервью взяла ОЛЬГА Ъ-ПЛЕШАНОВА