Несварение инноваций

У первых лиц страны есть повод для раздражения и даже самокритики: инновационная государственная машина вроде бы в общих чертах построена и заправлена деньгами под завязку, но толком не едет. «Пока мы не смогли ухватить самую суть этой работы», — откровенно признал недавно президент Дмитрий Медведев.

Инновационная «пищевая цепочка» у нас в стране тонковата и рвется во многих местах. Ученые и изобретатели плачут: «Под наши идеи нет денег!» Народившийся класс венчурных инвесторов твердит им наперекор: «Под наши деньги нет проектов!» Спецов по выпеканию аппетитных инвестпроектов из сырых идей не хватает. Бизнес-ангелы и инновационные предприниматели, коим по чину положено «откармливать» стартапы до состояния упитанности, потребной венчурным капиталистам, малочисленны. Инвесторы просто так в инновационные проекты не идут: слишком там венчурно, аж жуть. А в конце этой постоянно распадающейся цепочки стоит крупный бизнес, который большей частью страдает несварением инноваций, а потому не склонен их поглощать ни в виде готовых успешных инновационных компаний, ни в виде выданных на-гора технологий и продуктов. Так что венчурные инвесторы даже в случае успеха проекта практически лишены возможности красиво из него выйти и заработать, чтобы начать инвестировать по новой.

И вот в эту пока несовершенную и противоречивую экосистему на всех парах въехало государство с целью все быстренько вспахать, унавозить и вырастить новую, инновационную экономику взамен старой, сырьевой. Еще в начале года «наверху» сетовали, что выделенные на инновации средства осваиваются слишком медленно. Но сейчас, похоже, приходит понимание, что для выполнения этой задачи просто дать денег — мало.

Страна нескромных инНАНОваций

Наш нынешний размашистый российский подход к инновациям слегка смущает Эли Оппера, главу администрации инновационного развития и промышленных исследований Минпромторга Израиля, с которым «Бизнес-журналу» довелось пообщаться в рамках октябрьского форума по нанотехнологиям. «Есть хай-тек, есть low-tech1, — мягко растолковывал он. — Израильская система, например, предполагает государственную поддержку всего спектра, а не только высокотехнологических компаний. Если традиционная промышленность внедряет у себя что-то, позволяющее поднять производительность труда и увеличить выпуск обычной продукции, — разве это не инновация?» На это так и хотелось отшутиться, что наш национальный характер совсем не таков: мы если беремся за инновации, то только за прорывные, если вкладываемся, то в «чемпионов хай-тека». «Как-то исторически сложилось, что нам интереснее придумывать, как вырастить виноград на Северном полюсе, чем повышать его урожайность в Краснодарском крае», — говорит руководитель Национальной сети бизнес-ангелов Константин Фокин.

В 1990-е годы Россия формировала институты развития урывками и в меру скромных возможностей. На этом этапе разрушения и консервации технологического сектора речь чаще заходила о том, чтобы сохранить научно-технический потенциал и поддержать небольших инновационных игроков. Тогда у нас появились Российский фонд фундаментальных исследований (получает 6% средств федерального бюджета на науку) и Фонд содействия развитию малых форм предприятий в научно-технической сфере, который ввиду труднопроизносимости аббревиатуры чаще называют просто по имени руководителя — «фондом Бортника» (1,5% от бюджета на науку). Оба института действуют до сих пор и, по мнению многих экспертов, весьма результативно. В прошлом году их совокупный бюджет превысил 8,2 млрд рублей. Но ведь хотелось быстрее, выше, дальше! Так что, когда нефтяная конъюнктура совсем захорошела, власти озаботились монтажом более масштабной инновационной машины. В 2006-м были сверстаны реализуемые ныне многолетние федеральные целевые программы, четыре из которых имеют непосредственное отношение к развитию инновационной экономики и обойдутся бюджету в конечном итоге более чем в 260 млрд рублей. Тогда же государство создало Российскую венчурную компанию (РВК) и внесло в ее уставный капитал более 28 млрд рублей.

Однако в полной мере исконная российская тяга к большим и красивым проектам реализовалась при создании государственной корпорации «Роснанотех», в которую сразу закачали 130 млрд рублей, а теперь обещают увеличить ее финансирование к 2015 году до 318 миллиардов, что больше, чем у всех четырех существующих федеральных целевых программ инновационной направленности вместе взятых. Для сравнения процитируем строку из бюджета США на 2009 год: «Нанотехнологические исследования и поддержка инвестиций в нанотехнологии — 397 млн долларов США» (то есть в пересчете на рубли — чуть меньше 12 миллиардов). У РОСНАНО на год запланировано вдвое больше. По-нашему это когда-то называлось аббревиатурой ДИП — «догнать и перегнать»!

Стратегически эти цифры означают, что Россия делает крупную ставку на одну-единственную отрасль в надежде на мощный прорыв. Говорят, при принятии этого решения главными советчиками Владимира Путина выступили близкие друзья — председатель совета директоров банка «Россия» Юрий Ковальчук и его брат Михаил, директор научного центра «Курчатовский институт». Не исключено, что если бы это предложение было вынесено на широкое обсуждение в научном сообществе, решение могло бы быть иным, но… Нано — значит нано, и теперь возможные альтернативы особому обсуждению не подлежат. Тем более что «нано» оказалось понятием достаточно растяжимым. Многие современные научные дисциплины вышли в своих манипуляциях с материей на молекулярный и атомарный уровень — стало быть, хотя бы толику «нано» можно усмотреть и в них. Биотех, микроэлектроника, материаловедение и прочие направления научной и технической мысли дружно потянулись под хорошо профинансированный зонтичный брэнд «нано», и это, в общем-то, теперь увеличивает шансы на то, что наша крупная ставка в итоге сыграет.

Нанотехнологии — штука капиталоемкая и небыстрая. «Я не знаю примеров компаний, которые бы инвестировали в новую нанотехнологию меньше 20–30 миллионов долларов, и это только для того, чтобы убедиться, что она работает и что можно построить завод, — говорит Алексей Андреев, исполнительный вице-президент американской Harris & Harris Group. — А путь от ранней разработки до продаж в сотни миллионов долларов занимает здесь явно больше десяти лет». Поэтому то, что именно государство с его длинными деньгами играет на наноплощадке главную роль, вполне логично.

Свободная касса!

Государство всегда готово инвестировать в какую-нибудь ерунду — по глупости или по коррупции, справедливо замечает Константин Фокин. Проблема, которую нам удалось решить концептуально, — это то, что поступающие в инновационную сферу через институты развития деньги все-таки становятся «умными». «Это когда с деньгами в компанию приходят компетенции», — поясняет Альбина Никконен, исполнительный директор Российской ассоциации прямого и венчурного инвестирования (РАВИ). «Умнеют» государственные деньги, когда соединяются с деньгами и компетенциями частного сектора. И РОСНАНО, и РВК в большинстве своих проектов используют модель государственно-частного соинвестирования. Частник получает от государства финансовый рычаг и снижает свои коммерческие риски (все-таки в большинстве случаев инновации — это самый что ни на есть венчур), а государство в его лице получает заинтересованного партнера и «распорядителя» проекта.

Тут-то, в общем, и вышла закавыка: компетенций и годящихся в дело проектов на рынке оказалось значительно меньше, чем было выделено государственных денег. Кулибиных, как водится, много, Эдисонов — мало. Российский инновационный «бульон» оказался недостаточно крепко сварен. РОСНАНО в прошлом году проинвестировало всего 1,4 млрд рублей вместо запланированных 14 миллиардов. И это вовсе не показатель плохой работы: в поисках проектов шерстили все регионы. А о созданной в госкорпорации научно-технической экспертизе почти все имевшие с нею дело соискатели государственных инвестиций отзываются с искл-ючительной похвалой. «Защита докторской диссертации показалась детской забавой, — вспоминает Вадим Раховский, доктор физико-математических наук и руководитель небольшой инновационной компании «Нанотех», чей проект был одним из первых утвержден в прошлом году. — Достаточно сказать, что перед обсуждением мы составили список из пяти организаций, которых нам стоило опасаться, — и в итоге все пять «черных оппонентов» присутствовали на обсуждении и основательно нас потрепали».

«Излишки» денег на инновации у институтов развития зависают на банковских счетах в качестве «временно свободных средств» и даже приносят им хороший доход в виде процентов. Исключительно благодаря этому РОСНАНО в 2008 году, согласно отчету, получила чистую прибыль в размере 6,5 млрд рублей, а РВК — 1,8 млрд. И это, знаете ли, отчасти… даже отрадно. «Любой здравомыслящий человек, хоть немного знакомый с инвестиционным процессом, сильно бы насторожился, если бы деньги были «освоены» быстро», — говорит Альбина Никконен из РАВИ.

Тем не менее планы по развитию инновационной экономики воплощать в жизнь нужно даже в условиях недостаточной «кормовой базы». РОСНАНО пообещала наверстать упущенное и даже недавно отрапортовала о выходе на проектную мощность — 5 проектов в месяц (всего на сегодняшний день наблюдательный совет одобрил 36 проектов). В дальнейшем решено бороться не за количество проектов, а за качество. Кроме того, сейчас можно наблюдать достаточно показательную вещь: и РВК, и РОСНАНО озаботились развитием того, что называется экосистемой инноваций. Ведь больших и качественных проектов в достатке не вырастет и в перспективе, если не начинать проращивать «рассаду» на самой ранней стадии. В начале лета РВК и РОСНАНО почти синхронно заявили о создании так называемых «посевных» фондов, которые специализируются на инвестициях даже не в стартапы, а в «идеи». Нужно же как-то обустраивать среду, в которой инновации зарождаются!

Итак, что мы имеем сегодня? Деньги на инновации есть. Государственные институты инновационного развития более или менее сложились и наращивают обороты. Почти все элементы инфраструктуры (технопарки, технико-внедренческие центры и проч.), какие только придуманы в мире, за последние десять лет появились и в России (пусть эффективность их использования пока и невелика, как признает Олег Фомичев, директор департамента стратегического управления и бюджетирования Минэкономразвития). Отладить все это — и полный вперед, из сырьевой экономики — в инновационную?

Не так быстро, даже если все пойдет гладко. Решение «нескромной задачи мирового лидерства в нанотехнологиях» (в формулировке президента Медведева) по плану к 2015 году должно позволить нашей стране производить нанотехнологической продукции на 900 млрд рублей в год. Это всего лишь 2,7% от прошлогоднего объема российского ВВП. Даже если приплюсовать сюда плоды менее «нескромных» инновационных усилий государства — это не много в сравнении с долей в ВВП сырьевого сектора (около 40%). Суть в том, что, если строить инновационную экономику только под руководством государства (будь оно трижды мудрым), — никакого бюджета не хватит. У государства своя специализация: крупные проекты да выбранные с той или иной степенью рациональности «прорывные» направления. В остальном оно должно создавать благоприятный инновационный климат, в котором тысячи проектов прорастали бы и без его непосредственного участия. Вот тут-то у нас в основном и не ладится. Причем — на системном уровне. И с этим ничего не смогут поделать даже самые совершенные институты инновационного развития в мире.

Без аппетита

В теории крупный корпоративный сектор должен быть крупнейшим же потребителем инноваций в любом их виде: как покупатель хайтек-компаний со всеми их технологическими потрохами, как истовый коллекционер интересных патентов, как заказчик разнообразных внедрений и оптовый закупщик соответствующей продукции. И вся та экосистема инноваций, которая сейчас в России с таким скрипом создается, в значительной степени должна быть завязана именно на него. Однако российская практика такова, что крупный бизнес «кушает» инновации очень плохо. Что-то не на шутку угнетает его аппетит: реакции у него вялые, заторможенные. В этом смысле весьма красноречивую ситуацию описал на нанофоруме Юрий Удальцов, директор по инновационному развитию РОСНАНО: «Мы спрашиваем у РЖД, не нужно ли им чего-нибудь инновационного. Нам отвечают, что, может быть, через год выяснится, что что-нибудь все-таки нужно…»

Давайте вникнем в особенности инновационного «метаболизма» крупных бизнес-организмов. Тут отдельное спасибо за помощь и откровенность — исполнительному директору группы «ОНЭКСИМ» Михаилу Рогачеву.

— Ничего страшного в том, что наша страна имеет сырьевую направленность, я не вижу, — обозначил он свою позицию. — Нужно использовать наши страновые конкурентные преимущества. У нас страна больших расстояний и значительных запасов сырья, которое пока не кончилось, о чем нужно помнить. А для добычи сырья необходимо приложить массу усилий и мозгов. Но я с сомнением отношусь к малым инновационным компаниям, которые могут что-то предложить. Крупное предприятие заинтересовано не в оголтелых инноваторах, а в своих кадровых инженерах, которые призваны решать поставленную задачу.

В общем, крупному бизнесу сподручнее обходиться натуральным хозяйством: генерировать инновации внутри, а если и брать что-то извне, то только надежное и апробированное, что не очень-то уже и тянет на «инновацию».

Сырьевым корпорациям в принципе не требуется так уж много науки, полагает Наталья Иванова, первый заместитель директора Института международной экономики и международных отношений РАН. По ее оценкам, Газпром, например, тратит в год на НИОКР в лучшем случае 100 млн долларов. Внушительная сумма? Все познается в сравнении. «Когда в 2005–2006 годах Газпром стал четвертой по капитализации компанией мира, — говорит Иванова, — его соседями по списку были корпорации, у которых расходы на НИОКР составляли от одного до шести миллиардов долларов. То есть разница даже не в разы, а как минимум на порядок».

Общий уровень расходов на НИОКР в России давно колеблется чуть-чуть выше отметки одного процента от ВВП, что с головой выдает в нас сырьевую экономику. В Финляндии, которая в последние годы весьма споро поворачивает свой бизнес в сторону инноваций, этот показатель составляет 3,45%. «В стране, где более пяти миллионов человек по полгода живет без солнца, поневоле приходится быть инновационными», — улыбается, объясняя такой результат, Рейджо Мюнтер, директор финского агентства по технологиям и инновациям TEKES. Мы, пожалуй, можем про себя сформулировать симметричную сентенцию: в стране, где такие богатые недра, заниматься инновациями можно только поневоле.

— Какие могут быть у крупного бизнеса инновации, когда риски в этом велики, норма прибыли под вопросом, а те же самые деньги с гарантированным успехом можно заработать в другом месте? — риторически вопрошает Илья Пономарев, член Комитета Госдумы по информационной политике, ИТ и связи. Ему очевидно, что в России изначально подошли к строительству инновационной экономики не с того конца. «Государство взялось развивать инновационное предложение вместо того, чтобы развивать инновационный спрос, — поясняет он. — До тех пор пока не станет понятно, кто собирается покупать производимые в стране технологии, вообще не имеет смысла рассуждать о том, рациональные или нерациональные стратегии используют институты развития».

У государства есть регуляторные возможности немного раззадорить аппетит бизнеса к инновациям — через ужесточение требований к предприятиям по части энергоэффективности, экологии и проч. И государство начинает ими все активнее пользоваться. Но этот способ заставит экономику проглотить лишь немного новых технологий, да и то — через силу, как горькую пилюлю, что все равно не принесет долгосрочного терапевтического эффекта. И если уж быть с самими собой до конца откровенными, зверский инновационный голод у бизнеса по-настоящему может возникнуть при одном условии — наличии живой и яростной конкуренции между крупными игроками в каждом отдельно взятом секторе. Увы, многолетняя российская госполитика по искусственному синтезированию компаний — «национальных чемпионов» привела к тому, что в большинстве отраслей с потенциально высокой наукоемкостью в России царит конкурентная тишь да гладь.

Тормозная система

Когда просишь тех, кто непосредственно погружен в инновационный процесс, инвентаризировать, что мешает им жить, список получается внушительный. Но ничуть не оригинальный, потому что состоит преимущественно из проблем, отравляющих жизнь всему российскому бизнесу вообще.

— Абсолютное большинство существующих сегодня барьеров для инновационной экономики построено нашим родным государством — с любовью, надежно, прочно, начиная со СНИПов, ГОСТов и СанПИНов и заканчивая нормативным регулированием для венчурных фондов, — говорит генеральный директор РОСНАНО Анатолий Чубайс.

Сейчас можно наблюдать, как супротив этих добротных укреппозиций действует группа в общем-то разрозненных «государственных агентов» инноваций — и, по большому счету, без особого лоббистского тарана нужной пробивной мощи. Если исчислить всех, то, помимо собственно институтов развития, наберется добрый десяток министерств и агентств, выступающих госзаказчиками по федерально-целевым программам.

— Многие из них заявляют, что именно они — тот центр, который управляет инновационной деятельностью в стране, — поясняет Александр Каширин, председатель Национального содружества бизнес-ангелов России (СБАР). — Но начинаешь их всех по очереди спрашивать: вы можете пробить снижение налогов для инвесторов, которые вкладываются в проекты на ранней стадии? Отвечают: нет. Можете изменить таможенные процедуры (а то ведь инновационным компаниям ни компоненты толком в страну не ввезти, ни продукцию за рубеж вывезти)? Снова: нет. Получается, центров много, а единого органа, способного решать общие проблемы, не существует. А жаль, я был бы за то, чтобы учредить какое-нибудь «Министерство инновационного развития».

Академик и телеведущий Сергей Капица в беседе с «Бизнес-журналом» в шутку посоветовал поставить во главе инновационного процесса в стране человека с неограниченными полномочиями, как у конвента: «и чтоб все, входящие к нему, у входа видели гильотину». Предложенную «чрезвычайщину» объяснил уже с полной серьезностью: «Все-таки проблема строительства инновационной экономики — такого рода, что от нее зависит, исчезнет или нет само понятие России из учебников географии».

Все вполне логично: если мешают системные проблемы, то и решать их нужно системно, из одного мощного центра, который ставит задачи, координирует и строго спрашивает за исполнение. Созданная в мае этого года Комиссия при президенте РФ по модернизации и технологическому развитию экономики на эту роль вряд ли годится — как орган скорее совещательный и консультативный.

Пока же наши институты развития пытаются, всяк на свой лад, решать проблемы своих протеже каждый раз как частный случай, в ручном режиме. Анатолий Чубайс при всякой возможности обещает, что будет пробивать в интересах проектов, в которые входит РОСНАНО, административные и коррупционные барьеры. Учитывая его политический вес, можно ожидать, что все получится. Но это не решает проблем инновационной среды в целом…

Президент Дмитрий Медведев уже обеспокоился на открытии нанофорума:

— Главное, чтобы не произошло по уже хорошо известному сценарию: мировая экономика начинает расти, цены на нефть поднимаются, экспортный потенциал улучшается, можно расслабиться, никакие нанотехнологии нам не нужны — сможем и дальше заниматься поставкой энергоресурсов на экспорт и за счет этого худо-бедно сводить концы с концами.

Действительно, худшее, что с нами может произойти по итогам кризиса, — это консервация застарелых перекосов и диспропорций. А в качестве слабого утешения возможно появление небольшого фрагмента инновационной экономики из считанных, выпестованных государством с превеликим трудом инновационных проектов. А ведь идея-то и впрямь красивая. Проектный «первенец» РОСНАНО Вадим Раховский (компания «Нанотех») подводит под нее свою философскую базу: — Слезть с нефтяной иглы и построить инновационную экономику — это не просто лозунг. Если мы это осуществим, само наше общество поменяется. В сырьевой экономике вверх поднимаются люди, близкие к власти, которым открывают доступ к природным ресурсам. В инновационной — те, кто сумел что-то предложить и сделать.

А этот пласт людей, согласитесь, вызывает куда большее уважение.

1 англ. «низкие технологии» (как противопоставление высоким).