По ходу дискуссий в моем «Живом Журнале» один из постоянных оппонентов сослался на исследование пользователя ЖЖ с ником mgsupgs «Ее величество Очередь». Оно начинается впечатляюще: «Без всякого преувеличения можно сказать, что в советской очереди стояла почти вся страна. Очереди были видимые — унылые и возбужденные, многочасовые и многодневные, молчаливые и шумные, где в финале счастье приобретения густо перемешивалось с трагедией потерянного времени и неудовлетворенного желания; и невидимые, как многолетние стояния в очереди на машину и квартиру: многие ведь так и не достоялись, советская эпоха оказалась короче созданных ею очередей».
Статистические данные в статье опираются на сведения народного комиссариата внутренних дел 1939–1941 годов (с горбачевских времен принято считать НКВД насквозь лживым — но в любой структуре внутренний документооборот куда достовернее утверждений для внешней аудитории: выявить подделку проще, а за обман своих карают строже). Фотографии громадных очередей тоже убедительны.
Причина очевидна — дефицит. Стране остро не хватало многих жизненно важных товаров и услуг. Не хватало и рабочих рук — поэтому торговых точек было ощутимо меньше, чем требовалось при тогдашних технологиях торговли, и в соответствии с теорией массового обслуживания очереди росли даже там, где продавали товары, имеющиеся в избытке.
Автор указывает: «Очередь была неизбежным атрибутом советской жизни, видимым образом товарного дефицита, который, как доказал Янош Корнаи и как мы все догадывались по опыту жизни при социализме, был не результатом случайных ошибок или отдельных просчетов плановой экономики, но ее неотъемлемой составляющей, родимым пятном. Воспроизводство и увековечивание дефицита, а вместе с ним и очередей, было функцией — нежелательной, но тем не менее неизбежной — планового централизованного хозяйства». Это во многом верно: как я не раз отмечал, только к 2020 году информационные технологии достигнут уровня, позволяющего в нужный срок вычислять полный, точный, оптимальный план всего мирового производства, а до того провалы на некоторых направлениях плана (при существенных его преимуществах по сравнению с рынком на некоторых других направлениях) неизбежны.
Но автор полагает только рынок способным учесть потребности граждан: «Хотя за годы первых пятилеток государственные легкая и пищевая индустрия не стояли на месте, общий уровень производства был далеко не достаточным для удовлетворения спроса населения. В магазины попадало и того меньше, так как значительная часть продукции шла на внерыночное потребление — снабжение государственных учреждений, изготовление спецодежды, промышленную переработку и проч. За весь 1939 год в розничную торговлю в расчете на одного человека поступило всего лишь немногим более полутора килограммов мяса, два килограмма колбасных изделий, около килограмма масла, пяти килограммов кондитерских изделий и крупы. Треть промышленного производства сахара шла на внерыночное потребление. Рыночный фонд муки был относительно большим — 108 кг на человека в год, но и это составляло всего лишь около 300 г в день. Внерыночное потребление «съедало» и огромную часть фондов непродовольственных товаров. Только половина произведенных хлопчатобумажных и льняных тканей, треть шерстяных тканей поступали в торговлю. На деле потребитель получал и того меньше. Потери от порчи и хищений на транспорте, при хранении и в торговле были огромны».
Внерыночное потребление сахара — это производство кондитерских изделий, попадавших затем (как отмечает сам же автор) все в ту же торговлю. Из тканей шили одежду — и она в основном шла в магазины. Вот спецодежду действительно не продавали, а распределяли между работниками соответствующих производств; так ведь и сейчас работники многих рыночных предприятий не покупают ее в магазинах, а получают от своих работодателей согласно нормам расходования, определенным долгим опытом.
Правда, многие товары несомненно личного потребления также распространялись не только через торговлю. Внерыночная часть упомянутых автором круп шла в основном в сеть общественного питания (то есть в другое звено все той же торговли). А вот сласти, судя по дошедшим до нас документам, попадали прежде всего в пайковое распределение — по карточкам или в готовых наборах.
По рыночной логике это недопустимо. Многие, кому сладкое не нужно (или даже вредно), все равно получали его на общих основаниях — и выменивали на что-то нужное им или просто продавали. Зато многие, кто хотел есть послаще, недополучали до исполнения своих желаний — и оказывались вынуждены покупать или выменивать недостающее. Это, впрочем, еще полбеды: тут действует денежный или хотя бы бартерный рынок. Куда хуже, что реальная потребность народа в сластях не выявлялась и соответствующее производство не наращивалось в должной мере.
Но можно ли было его вообще нарастить в тогдашних условиях?
Страна еще задолго до революции отстала от конкурентов настолько, что в Первой мировой войне вовсе не могла производить многие нужные ей виды оружия и боевой техники (к началу Второй мировой мы также во многом зависели от поставок потенциальных союзников, но все же в ходе Великой Отечественной почти все необходимое вооружение делали самостоятельно). Наш уровень жизни хотя и рос, но куда медленнее, чем в США или Германской империи. (С Британской или Французской империями сравнивать бессмысленно: там метрополии жировали за счет колоний.) Гражданская война — вопреки расхожим легендам, начатая организаторами не Октябрьской, а предшествующей Февральской революции, — отбросила наше хозяйство еще на целую эпоху назад. В таких условиях жизненно необходимо создавать прежде всего те предприятия, и даже целые отрасли, что нужны для преодоления этого отставания, — то есть производство средств производства. Производству предметов потребления вынужденно уделялось внимание только в пределах минимального жизнеобеспечения народа.
Советская эпоха оказалась короче созданных ею очередей. Однако нерыночное распределение ресурсов позволяло СССР сконцентрировать силы для преодоления отставания и рывка. Рынок в такой ситуации неизбежно сломал бы куда больше, чем поправил.
Рынок мог нарастить производство и кондитерских изделий, и круп, и тканей, и множества иных полезных вещей. Но сахар для дополнительных конфет пришлось бы закупать за рубежом. Как и дополнительные ткацкие станки, и хлопок: ведь станкостроение у нас выросло в разы как раз за первые пятилетки, описанные автором, да и среднеазиатские крестьяне перешли на технические культуры, только когда зерном их начала снабжать хлебородная Русь (от Украины до Северного Казахстана), а производительность русских полей нарастило лишь массовое внедрение техники, опять же произведенной на новых заводах. Чем заплатить иностранцам? Потребление чего можно было урезать — ради роста доли конфет в рационе и числа платьев в шкафах модниц? От строительства каких предприятий отказаться, чтобы найти деньги?
Вдобавок рынок неотделим от свободы цен. Дефицитные товары просто скупят те, у кого денег больше. Остальным не достанется даже того минимума, какой удалось включить в паек или, скажем, в рационы рабочих столовых: на некоторых работах нужно восполнять повышенный расход энергии и (или) определенных веществ, нужных организму.
Вот и пришлось распределять все дефицитное без помощи рынка: он неизбежно сломал бы куда больше, чем поправил. Время, затраченное в очередях, и обеспечение некоторыми товарами на уровне физиологического минимума (что не так уж плохо: скажем, кондитерских изделий человеку нужно во много раз меньше, чем хочется) — куда меньшее зло, чем возможность не успеть создать то, без чего страна и народ вовсе разорятся или будут разгромлены.
Российская Федерация сейчас вновь становится не объектом, а субъектом мировой политики. Поэтому вновь может оказаться в положении осажденной крепости. При осаде запасы и новые изделия не продают, а распределяют. Дабы жители крепости не вымирали от голода только потому, что им нечем заплатить за непомерные требования рынка. Учтем опыт очередей советских времен — конкуренты быстро убедятся в нашей несокрушимости. Значит, сама осада будет недолгой и нежесткой.
Начать дискуссию