Вот уже больше четверти века — с горбачевской перестройки — в нашей стране бурно обсуждают причины замедления и способы нового разгона экономического развития. Я и сам постоянно участвую в этих спорах. Не раз успел поменять точку зрения и даже теорию, лежащую в основе размышлений. Так что в конце концов задумался: а чего именно я опасаюсь?
Понятно, производство не вправе стоять на месте, когда растет население, — иначе завтра на душу этого самого населения придется меньше материальных благ, чем сегодня. Но, например, в Западной Европе и на большей части постсоветского пространства с каждым днем все меньше местных уроженцев, так что даже сокращение производства не ухудшит их положения. Правда, чем меньше народу, тем меньше возможностей разделения труда и, соответственно, ниже его производительность — но это уже другая тема.
Застой в быстроразвивающемся мире бывает опасен. В феврале 1931 года на 1-й Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности Иосиф Виссарионович Джугашвили сказал: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Он ошибся в оценке дистанции менее чем на пять месяцев: Великая Отечественная война началась в июне 1941-го. В этой войне мы завалили противника — вопреки расхожему мнению — не телами своих воинов, а снарядами из боевой техники, выпущенной новыми заводами. Но сейчас поражают скоростью развития только страны, уже не раз доказавшие свою неагрессивность. Скажем, все страшилки о грядущем заполонении Сибири китайцами, мягко говоря, сомнительны: если бы они действительно хотели жить в этих краях, то заселились бы туда несколько веков назад, когда местное население еще исчислялось десятками тысяч, а китайское — уже миллионами. А уж нашей стране, ощетинившейся ракетами с ядерными боеголовками, и подавно не страшны даже враги, многократно опережающие ее в боевой технике: сотни ядерных взрывов — хоть на чужой территории, хоть на своей — приведут всю нашу планету в состояние, непригодное для всего человечества. Поэтому никто не рискнет провоцировать такую естественную реакцию на агрессию извне.
Не буду отвлекать читателя рассмотрением всего множества возможных последствий застоя. Насколько я могу судить, практически все они если и могут представлять опасность, то не в нынешних условиях.
Да и при Горбачеве основное недовольство вызывало внеэкономическое обстоятельство. Застоем тогда называли не остановку хозяйства (оно как раз росло куда быстрее, чем в лучших рыночных странах, хотя их и ставили нам в пример), а медленную — только по мере естественной убыли или явно ненадлежащего исполнения обязанностей — смену лиц, занимающих руководящие посты. Перестройка стала революцией вторых секретарей против первых. И уж потом обросла множеством экономических и политических легенд.
Так чем все же плох застой?
Спектр экономических теорий, ныне провозглашенных исключительно верными, в значительной мере вырос из австрийской школы. Впрочем, сама она сейчас на периферии этого спектра, ибо ее крайние формы вовсе отвергают право государства на вмешательство в экономику, что неприемлемо ни для чиновников, ни для большого бизнеса, хорошо владеющего искусством приватизации прибылей и национализации убытков. Правда, один из основоположников этой школы Йозеф Шумпетер до отрицания роли государства не доходил, ибо сам (в отличие от прочих разработчиков школы) был не только теоретиком, но и практиком: после распада империи по результатам Первой мировой войны стал первым министром финансов чисто немецкой Австрийской республики, причем даже сумел удержать послевоенную инфляцию на уровне куда меньшем, чем в прочих проигравших странах. Не зря он сейчас считается далеко не типичным представителем экономического «австрийства».
В книге «Теория экономического развития» (1911 год, переработанное издание вышло в 1926-м, русский перевод опубликован в 1982-м издательством «Прогресс» и тогда же прочитан мною с интересом и удовольствием) Шумпетер приходит к выводу: в совершенно стабильном хозяйстве невозможна прибыль — весь доход тратится на возмещение израсходованных ресурсов и личное потребление. Кроме того, Шумпетер различает рост и развитие. При количественном росте, когда сегодня производятся и потребляются те же товары и услуги, что и вчера, прибыль также невозможна. Ее дают только нововведения — ранее не существовавшие товары, услуги, методы их создания. Дают потому, что доступны не всем и позволяют кому-то подняться над сложившимся уровнем. Как только нововведение становится всеобщим достоянием и общепринятой нормой, оно перестает приносить прибыль.
По Карлу Марксу, на возмещение израсходованной рабочей силы идет лишь часть возможного личного потребления, так что даже в стабильном хозяйстве возникает прибавочная стоимость — прибыль. Не берусь однозначно выбрать между этими авторами. Абсолютно неизменный рынок, где ничего нового не создается, сродни сферическому коню в вакууме: простейший случай, возможный только для упрощения теоретического рассмотрения. Натурный эксперимент не провести, а без него любую теорию можно оспорить.
Но на практике разные части рынка обычно заметно различаются по скорости развития. На фоне наибыстрейших наимедленнейшие выглядят вовсе недвижными. К ним можно без значимой погрешности применить теорию Шумпетера. Практика ее подтверждает. Производства и даже целые отрасли, пребывающие в стабильном состоянии, дают прибыль в среднем хотя и далеко не нулевую, но заметно меньшую, чем быстро меняющиеся.
Все рыночные способы оценки качества хозяйствования ориентированы на прибыль. Чем она выше — тем лучше считается руководитель, тем перспективнее выглядит само направление деятельности, тем охотнее туда идут новые инвестиции. А ведь ресурсы общества не безграничны: средства для инвестирования изымаются оттуда, где прибыль меньше. Иисус Христос учил: «Имущему добавится, а у неимущего отнимется и то, что имеется» (Мтф 13:12).
Рыночные методы оценки хозяйственной деятельности и выбора направлений инвестирования способны разорить стабильно работающие отрасли, тем самым порождая катастрофические перекосы в экономике.
По Марксу вроде бы логично: нет прибыли — значит, этот род деятельности не востребован. Но по Шумпетеру нулевая прибыль означает точное соответствие производства стабильным потребностям общества. Если из этого производства изъять часть ресурсов — возникнет дефицит. Тот самый, что с давних времен считается неизбежным следствием планового хозяйствования.
Между тем как раз в плановом хозяйстве могут благополучно существовать бесприбыльные и даже заведомо убыточные предприятия — если их деятельность нужна для устранения дефицита и окупается улучшением обстановки в других местах страны, рассматриваемой как единое целое. И стабильность их работы не считается недостатком. Зато попытка сочетать плановые и рыночные способы оценки эффективности хозяйствования, начатая в СССР в 1965 году (в рамках реформ, сразу названных косыгинскими, — притом что премьер Алексей Николаевич Косыгин лишь воспользовался сформулированными профессором Евсеем Григорьевичем Либерманом результатами экономической дискуссии, начатой еще в 1950-м по инициативе Сталина), хотя и привела вначале к восполнению некоторых явных дефицитов, уже к середине 1970-х породила безудержный рост дефицита все новых товаров и услуг. Его и пытались лечить перестройкой — то есть большей дозой того же средства, что — если верить Шумпетеру — и породило болезнь.
Шумпетер воспел предпринимательскую активность, проявляющуюся в созидательном разрушении — отказе от старых, стабильно работающих решений ради нового и вследствие новизны способного принести прибыль. Увы, бесприбыльность стабильного хозяйства в сочетании с рыночными способами оценки эффективности и выбора направления инвестиций порождает зачастую больше разрушительного, чем созидательного. Придется нам отказываться либо от чисто рыночных механизмов инвестирования, либо и вовсе от большей части рыночных свобод. В полном соответствии с теорией, предписывающей эти свободы.
Начать дискуссию