Биржа в целом — игра с почти нулевой суммой. Лишь ничтожная доля ее оборотов притекает из дивидендов компаний, чьи акции на ней торгуются, и (или) из продажи за пределами биржи купленных на ней товаров. Едва ли не вся прибыль выигравших берется из убытка проигравших. Отсюда понятно: известное биржевое правило «Покупай на слухах, продавай на фактах» приносит тем, кто его придерживается, среднюю прибыль куда больше, нежели многие хитроумные стратегии, как раз потому, что придерживаются этого правила немногие. Большинство опирается на состоявшиеся факты, а не на предположения: доход меньше, зато и вероятность крупного убытка ниже. Вдруг на очередном ежегодном (или даже ежеквартальном) собрании акционеров на основании вновь открывшихся обстоятельств или просто внутренних сведений примут не то решение, какое напрашивается при взгляде извне?
Да и самим акционерам куда важнее возможность выручить побольше из продажи акций завтра, чем надежда на рост дивидендов (или рыночной цены тех же акций) от долгосрочного вложения средств компании.
На рынке каждый действует на основе заведомо неполной информации. Он может в какой-то мере планировать свои собственные действия — и то лишь пока и постольку, пока и поскольку не соприкасается с последствиями действий других. Долгосрочное планирование в таких условиях если не вовсе невозможно, то по меньшей мере весьма приблизительно. Куда безопаснее ограничиваться планированием ближайших действий. Аналитики давно сформулировали кратко: рынок близорук.
Близорукость, порожденная нехваткой информации, роднит рынок с занятиями, упомянутыми главой правительства герцогства Саксен-Ваймар Иоханном Вольфгангом Иоханн-Каспаровичем фон Гете в «Фаусте»:
Разбой, торговля и война —
Не все ль равно? Их цель одна!
Разбой в чистом виде пока не удостоен глубоких теоретических исследований. А вот генерал Карл Филипп Готтлиб Фридрих-Габриэлевич фон Клаузевиц ввел для неизбежной неопределенности планов противника даже специальный термин «туман войны». Его современник с другой стороны фронта Наполеон Карлович Бонапарт признал: ни один план не переживет встречи с противником. Поэтому он редко строил планы кампаний и даже сражений: главное — ввязаться в битву, а там посмотрим. Его тактические приемы позволяли ставить на решающее сражение главные силы. Но в конце концов он столкнулся с противником, избегающим такого сражения (Михаил Илларионович Кутузов не считал себя тактически сильнее), и проиграл стратегически.
Исследователь военной стратегии сэр Бэзил Хенри Лидделл Хенри-Брэмлич Харт создал теорию непрямых действий, где, в частности, показал: чем дальше от непосредственного соприкосновения с противоборствующей силой совершается маневр, тем больше времени он требует, зато и тем больше достигаемый результат. Это верно не только в военном деле. Фундаментальные — далекие от практики — науки создают теории, которые определяют всю практику на протяжении целых столетий. Фирма, создающая продукт не под прямой запрос рынка, а в силу собственных представлений о должном, может в одночасье и на годы вперед захватить весь рынок. Когда Акио Кюземонович Морита решил, что плеер для кассет должен быть по размеру сопоставим с самими кассетами, все его маркетологи дружно объявили: проигрыватель без мощных динамиков никому не нужен. Но Морита не только основал, но и владел Sony — и заставил своих инженеров сделать Walkman. Вскоре модельерам пришлось увеличивать нагрудные карманы рубашек, чтобы бешено популярный плеер туда вмещался.
Нынче акционерным компаниям такая дальновидность (и такой риск!) не под силу. Даже если руководители рассчитают перспективный план, спекулянты, скорее всего, постараются как можно быстрее сбыть с рук бумаги, не сулящие немедленной прибыли, а на неизбежное падение цены отреагируют рядовые акционеры — и компания лишится изрядной части денежных резервов. Тут уж не до движения. Не зря сейчас многие фирмы выкупают свои акции и переходят в статус частных именно для того, чтобы иметь возможность планировать свою деятельность стратегически, а не только повинуясь текущим капризам рынка. Дальновидное планирование рынку не под силу: большинство крупных проектов даже в рыночном мире организует государство.
Рынок осложняет и межгосударственные отношения. Например, государство может отказаться работать с идейным противником или ограничить свободу стратегического конкурента (как в нынешней волне санкций против РФ, фактически организованной Соединенными Государствами Америки прежде всего ради сдерживания экономики ЕС), и отдельные представители бизнеса согласятся его поддержать — но обязательно кто-то предпочтет подзаработать на рынке, освобожденном другими. Рынок как целое, как механизм остается близоруким, поэтому всегда найдутся фирмы, готовые сотрудничать даже с явным противником.
Скажем, Соединенные Государства Америки до середины 1944 года ежегодно поставляли в Германию больше нефти и нефтепродуктов, чем Советский Союз поставил туда за 22 месяца действия так называемого пакта Молотова — Риббентропа — договора об экономическом сотрудничестве от 19.08.1939 и договора о ненападении от 23.08.1939. Нефть формально шла испанцам — но все прекрасно знали, зачем Испания покупает ее в несколько раз больше, чем сама расходует, и куда эта нефть идет. Только когда американцы стали готовить высадку во Франции, правительство наконец-то запретило своим нефтяным компаниям торговлю с врагом. Вот пример близорукости рынка.
Понятно: если нашлась хоть одна фирма, готовая сотрудничать с противником, то и более дальновидные будут вынуждены делать то же самое — иначе деньги акционеров перетекут к этой недальновидной фирме. Поэтому в разгар первой Великой депрессии, на фоне острейшей фазы идеологического противостояния, Советский Союз доказывал свое не только социальное, но и экономическое превосходство путем индустриализации — с массовым использованием западных технологий, западного оборудования. Более того, он тогда получил от Соединенных Государств Америки изрядные кредиты для закупки там оборудования. Тут близоруким стало целое государство: не было у него иных способов сократить безработицу, избежать социального взрыва, оставаясь в рамках рыночных порядков. СССР покупал не только станки, но и лицензии, технологии, даже целые заводы: так, Нижегородский (впоследствии Горьковский) автозавод куплен «под ключ» у Форда, а тот на эти деньги построил новый завод, с более гибким оборудованием. СССР внакладе не остался: он отдал кредиты уже во второй половине 1930‑х годов, опираясь в своем экспорте как раз на промышленность, созданную на западные деньги.
В конце 1970‑х в сходном положении оказалась Китайская Народная Республика. Ею тогда руководили вполне убежденные коммунисты. Да и сейчас во власти все та же Коммунистическая партия Китая. Более того, насколько я понимаю, ее руководство, начиная по крайней мере с известного под псевдонимом «маленький солдат» (Сяопин) Сяньшэна Вэньминовича Дэна, — в отличие от позднесоветских руководителей, начиная с Никиты Сергеевича Хрущева, — действительно глубоко понимает коммунистическую теорию и действует сообразно ей. Несмотря на это, с КНР охотно сотрудничают капиталисты. Причем в ущерб своим странам. СССР покупал в основном оборудование для производств, насыщающих его собственный рынок. В КНР же выведены производства, поставляющие разработанную Западом продукцию на мировой рынок, и сам Запад утратил соответствующие рабочие места.
Вскоре после социалистической революции при обсуждении возможностей взаимодействия с капиталистическими странами Владимир Ильич Ульянов сказал: капиталисты продадут нам веревку, на которой мы их повесим. Рыночный механизм — децентрализованное планирование — близорук и вынуждает самих участников рынка действовать именно таким самоубийственным образом. Смотреть вдаль может только государство, освобожденное от соображений рынка. Если же государственные органы — как нынешний экономический блок правительства РФ — сами веруют в невидимую руку рынка, эта рука рано или поздно услужливо свяжет петлю и выбьет опору из‑под ног.
Начать дискуссию